Горло ужасно болит, и я уже всех обчихал. Что, если я подхватил ужасную заразу и мне придется уступить роль кошмарному Смиту или сопляку Винтеру? Решил бороться с микробами в обстановке полной секретности. К сожалению, когда я чихаю, это всегда происходит сериями из восьми-девяти чихов, после чего я чувствую себя в полном изнеможении. (Гоблин считает, что если пять раз чихнуть, это все равно что кончить. Надеюсь, оргазм по ощущениям все же приятнее, чем это.)

После отбоя Рэмбо наконец признался, что спит с Евой. Он говорит, что она просто зверь и любит заниматься этим в разных позах. Он поклялся, что, если эта информация выйдет за пределы спальни, он всем нам перережет глотки. Гоблина так впечатлило признание Рэмбо, что он побежал в туалет и пробыл там десять минут. Теперь все считают Рэмбо героем — мы пожали ему руку, а когда Гоблин вернулся из туалета, то даже попросил его расписаться на память на одном из своих порножурналов.

Не мог уснуть из-за боли в горле и мысли, что у Рэмбо с Евой действительно был секс.

Мое состояние значительно ухудшилось. Проснулся днем в кровати в медпункте. Сестра Коллинз сказала, что я упал в обморок на математике и обеспокоенные одноклассники притащили меня сюда. Она накричала на меня, что не пришел раньше, сделала ужасный укол в попу и поцеловала в лоб.

Проснулся вечером и увидел перед собой встревоженную физиономию Викинга. Попытался заговорить и не смог. Викинг запаниковал и разбудил сестру Коллинз, которая обматерила его и заорала: «Еще бы он говорил — у него ж хронический бронхит!» Викинг побледнел, оставил мне шоколадку и поспешил откланяться.

Утром в медпункт зашел Берт и стал жаловаться непонятно на что. Меня в кровати он не видел, и я притворился спящим. После продолжительных охов, вздохов и покашливаний он признался, что у него что-то с членом. Сестра Коллинз приказала ему спустить штаны и аж ахнула: его гигантский пенис был покрыт чем-то вроде зеленой слизи. Когда к ней вернулось самообладание, она принялась изучать инфицированный орган, надев желтые хозяйственные перчатки и взяв нечто вроде огромных щипцов для барбекю. В конце концов она дала ему какой-то крем и приказала, чтобы больше не мастурбировал. Берт кивнул и выбежал на солнце.

Проснувшись днем, увидел на соседней койке Геккона. Геккон, который уже считает медпункт своим вторым домом, гордо признался, что подцепил редкую разновидность бильгарции (где он ее подцепил и что это такое, он не знает). Весь день мы проболтали — точнее, Геккон болтал, а я кивал. Никогда не видел его в таком спокойном и хорошем настроении. Видимо, в медпункте ему нравится.

Факты о Гекконе:

Он родился в Лондоне.

Его отец — энтомолог (изучает жуков и редких насекомых).

Мама раньше была балериной, но сейчас не работает. Геккон считает, что в детстве его укусил ядовитый жук (один из подопытных его отца), и с тех пор он без конца болеет.

Он сорок два раза переболел известными медицинской науке болезнями/эпидемиями/вирусами и шесть раз — неизвестными.

Его родители живут в Англии, потому что считают, что в ЮАР опасно.

Его старший брат тоже учился в нашей школе. Это семейная традиция, которая длится уже пять поколений. Его nana ждет, когда умрет его богатая теща. После этого он планирует бросить работу и открыть свой отель в каком-то Котсуолдсе.

Я был удивлен, что Геккон оказался таким общительным и умным. Он ненавидит всех в нашей спальне, кроме Верна и меня. Хотя и сказал, что часто я пытаюсь казаться «крутым» и это ему не нравится. Я почувствовал себя виноватым, вспомнив, сколько раз вставал на сторону большинства и издевался над Гекконом, потому что его постоянно тошнит. Геккон также убежден, что Макартура и Криспо убили, и сделал это Глок.

— Говорю тебе, Милли, тут хуже, чем в психушке! Маньяки повсюду, даже наш директор маньяк! Неужели ты этого не видишь? Как будто все каждую минуту хотят тебя подловить, посмеяться и заставить чувствовать себя идиотом или трусом…

Геккон был прав — если ты не дружил с «крутыми», школа была адом. Судя по всему, он думал, что я-то как раз дружу с кем надо — а я-то всегда считал себя изгоем, как Геккон и Верн. Может, занять нейтральную позицию и не быть ни тем, ни другим?

Вдруг у меня сжалось сердце. Порывшись в сумке, я с огромным облегчением удостоверился, что дневник на месте. Секундой раньше я с ужасом представил, как его передают из рук в руки в нашем корпусе, в то время как я беспомощно лежу в медпункте. Сунув его под подушку, я стал ждать, пока сердце уймется.

Геккон покачал головой, ощущая мировую несправедливость, и печально посмотрел в окно. Потом вдруг повернулся ко мне и сказал:

— Знаешь, Малёк, когда ты поешь, у меня такое чувство… не знаю, может, это странно, но у меня как будто не остается сомнений, что Бог есть. Бог есть. — Смущенный своими же словами, он повернулся на другой бок и застыл.

Здесь, среди белых кроватей и простыней, пилюль, шприцев, ночных горшков и окон с блеклыми кремовыми занавесками, человек, от которого я меньше всего это ожидал, сказал мне самые удивительные слова на свете. Тяжесть в груди вернулась, глаза наполнились горячими слезами, и мне пришлось сжать зубы, чтобы не разреветься. Мне стало ужасно стыдно и совестно. Я вспомнил, сколько раз смеялся над Гекконом, глумился и издевался над ним перед другими — а все потому, что благодаря этому чувствовал себя сильнее и ощущал свою принадлежность к стае. Но это Геккон был сильным, а не я. Сколько мужества требуется, чтобы сказать человеку, что он особенный. Геккон с его вечной тошнотой и зеленым цветом лица оказался храбрее, чем вся Безумная восьмерка, вместе взятая.

День Соуэто[39]

Звонили предки и Русалка. С Русалкой нам не о чем было говорить, и повисла ужасно длинная пауза, после чего мы затараторили одновременно. У меня не было сил продолжать этот разговор, поэтому я сказал, что у меня болит горло, повесил трубку и почувствовал себя виноватым.

После обеда Коджак зашел меня проведать. Он принес свой плеер и кассету с музыкой из «Оливера», чтобы я не дай бог не забыл роль. Сказал, что репетиции сводят его с ума, а перед уходом выпросил у сестры Коллинз бесплатные таблетки от высокого давления. Я слышал, как он орет на улице на какого-то мальчика, чтобы тот заправил рубашку.

На перемене зашел Лутули и сказал, что сегодня юбилей беспорядков в Соуэто. В этот день в 1976 году полицейские убили и ранили множество невинных невооруженных демонстрантов. Я переполнился гордостью оттого, что староста нашего корпуса поделился со мной этой новостью, и сделал в дневнике большой заголовок.