— Я так и живу. Именно так. — Он сбился с курса. Всему виной усталость и холод — как может Вруна жить в таком холоде? — да ещё дорога, мысли о Майре: что она подумает, найдя на полу его мобильник? — А свою судьбу вы знаете? Знаете, когда умрёте?

Вруна как будто вздрагивает — нет, качает головой:

— Нет, не знаю. Свою судьбу я не вижу.

— Не видите? — Свирепая радость захлёстывает Дэниэла. — От страха, наверно, с ума сходите?

Она примерно одних лет с его матерью и одного с ней роста, но Герти крепкая, а Вруна одутловатая, рыхлая.

Дэниэл направляет на неё револьвер:

— А если сейчас?

Вруна хватает воздух, зажимает уши ладонями. Одеяло сползает на пол, Дэниэл видит ночную рубашку и босые ступни. Она сидит скрестив ноги — видно, что мёрзнет.

— Отвечайте, — требует Дэниэл.

Вруна пищит тоненько, сдавленно:

— Сейчас так сейчас.

— Впрочем, необязательно сейчас. — Дэниэл поигрывает револьвером. — Я мог бы это сделать когда угодно. Постучусь в дверь, без предупреждения. Что выбираете? Умереть сейчас или жить в неизвестности? Ждать, ждать, ходить на цыпочках — жить с оглядкой каждый божий день, смотреть, как другие умирают, и гадать, когда же твой черёд, и ненавидеть себя за то, что…

— Сегодня твой день! — Голос Вруны вдруг изменился, обрёл силу и уверенность. — Твой день сегодня. Вот почему ты здесь.

— Думаете, я сам не знаю? По-вашему, я случайно пришёл?

Но Вруна смотрит на него с сомнением, намекая на совсем иную версию происходящего: он пришёл сюда не сознательно, его притянуло, как Саймона с Кларой. Его поступок был предопределён — либо гадалка и впрямь предвидит будущее, либо дело в том, что он, по своей слабости, ей поверил.

Нет. Саймона и Клару притянуло невольно, словно магнитом, а он, Дэниэл, полностью отвечает за свои действия. И всё же две версии создают нечто вроде оптической иллюзии — как на картинке, где видишь то вазу, то два профиля; обе одинаково убедительны, и стоит уцепиться за одну, как другая отодвигается на задний план.

Есть лишь один способ утвердить свою версию, а другую заставить раствориться в прошлом. Он не уверен, то ли его осенило сейчас, то ли сразу, как только он увидел фотографию.

Вруна бросает взгляд влево, и Дэниэл замирает. Вначале он слышит лишь шум водопада, но сквозь него пробиваются и другие звуки: чьи-то тихие мерные шаги в ущелье, хруст камешков.

— Не двигаться! — велит Дэниэл.

Он идёт в кабину фургона. Приглядевшись, в темноте различает, как вдоль тропы скользит чья-то широкая тень.

— Прочь отсюда, — говорит ему Вруна. — Уходи.

Всё ближе шаги, всё быстрей; у Дэниэла заходится сердце.

— Дэниэл? — слышен голос.

Карта Уэст-Мильтона на экране компьютера, визитка возле коврика для мыши. Должно быть, Майра увидела и позвонила Эдди.

— Дэниэл! — кричит Эдди.

Дэниэл стонет.

— Говорю, уходи, — повторяет Вруна.

Но Эдди уже здесь. Вот он — выбравшись из ущелья, пересекает поляну. К горлу Дэниэла подступает тошнота. Он резко двигает к стене складной стол, и коробки летят на пол. Сверху падают металлические складные стулья.

— Хватит! — огрызается Бруна. — Довольно!

Но Дэниэла уже не остановить. Он ошеломлён собственным страхом, безмерным, неодолимым. Это чужеродный страх, надо его пресечь на корню. Дэниэл делает шаг к столу возле раковины, стволом револьвера сбивает иконы. Хватает с сидений коробки и вытряхивает на пол содержимое — газеты и консервы, игральные карты и карты Таро, старые документы и фотографии. Бруна с криком тяжело поднимается с дивана, но Дэниэл идёт мимо неё в спальню. Сорвав с двери деревянный крест, швыряет в стену.

— Не имеешь права! — завывает Бруна, еле держась на ногах. — Здесь мой дом! — Белки её глаз в красных прожилках, мешки под глазами влажно блестят. — Я здесь живу много лет, никуда отсюда не уйду. Нету у тебя права. Я тоже американка, как ты.

Дэниэл хватает её за запястье, на удивление хлипкое, как цыплячье крылышко.

— Нечего себя со мной равнять, — отвечает он.

Дверь фургона распахивается, и на пороге вырастает Эдди. Он в штатском — в кожаной куртке и джинсах, — но на груди полицейский значок, и револьвер наготове.

— Дэниэл, — приказывает он, — бросьте оружие.

Дэниэл качает головой. Нечасто ему приходилось совершать смелые поступки, и один предстоит совершить сейчас — за Саймона, всю жизнь скрывавшего, что он гей; за Клару, повесившуюся на люстре; за Шауля, работавшего по двенадцать часов в день, чтобы его детям не пришлось так надрываться. И за Герти, всех их потерявшую. Во имя веры. Веры не в Бога, а в себя. Не в судьбу, а в свободу воли. Он выживет. Будет жить. Вера в жизнь.

Не выпуская тощего запястья Бруны, он подносит револьвер к её виску, та морщится.

— Дэниэл! — рявкает Эдди. — Я буду стрелять!

Но Дэниэл почти не слышит. Мысль о том, что он невиновен, дарит ему свободу, поднимает его ввысь, как воздушный шар. Он смотрит сверху вниз на Вруну Костелло. Ещё недавно он думал, будто связан с ней чувством долга. Сейчас он не помнит, что у них было общего.

— Акана мукав тут ле дэвлэса, — бормочет напряжённым шёпотом Бруна. — Акана мукав тут ле дэвлэса. Вверяю тебя Господу.

— Послушайте меня, Дэниэл, — просит Эдди, — ещё немного — и я уже не смогу вам помочь.

У Дэниэла вспотели ладони. Он взводит курок.

— Акана мукав тут ле дэвлэса, — повторяет Бруна. — Вверяю тебя…

28

Фрида голодна.

Варя заходит в виварий в половине восьмого, а обезьянка уже стоит на задних лапах, цепляясь за прутья клетки. Другие обезьяны встречают Варю писклявым гомоном, предвкушая завтрак, одна только Фрида издаёт всё то же отрывистое тявканье, что и неделю, и две назад. «Ш-ш-ш, — шепчет Варя, — ш-ш-ш». Каждая обезьяна получает кормушку с секретом: нужно прокатить гранулу корма сквозь жёлтый пластмассовый лабиринт к дырочке на дне, — пусть сами добывают пищу, как на воле. Фридины товарки возятся с кормушками, а Фрида оставляет свою на полу клетки. Головоломка для Фриды проста, заполучить корм для неё секундное дело. Но она смотрит на Варю и тревожно кричит, разевая рот так широко, что туда уместился бы апельсин.

Копна тёмных волос, рука на дверном косяке — в комнату заглядывает Энни Ким.

— Он уже здесь, — объявляет она.