- Вынужден тебя разочаровать.

Фемистокл взял кубок и внимательно осмотрел.

Это была, несомненно, очень дорогая вещь, украшенная изысканным орнаментом в зверином стиле. На поверхности кубка были отчеканены фигурки бодающихся оленей, а по внешнему ободу шла надпись на греческом языке. Она гласила: «Моему другу Поликрату от Артафрена».

- Здесь допущена ошибка, - заметил Фемистокл, продолжая разглядывать кубок. - Вместо «Поликрит» написано «Поликрат».

- В том-то и дело, что никакой ошибки здесь нет, - сказал Поликрит. - Первоначально этот кубок был подарен сатрапом Атафреном милетянину Поликрату, который был моим ксеном. Когда Поликрат умер - это случилось за три года до похода Ксеркса, - то его сын преподнёс кубок мне в подарок. До войны с персами многие эллины видели его у меня, но никому и в голову не приходило обвинять меня в измене.

- Но тебя ведь связывает дружба с Артафреном? - спросил Фемистокл, возвращая кубок.

- Да, - промолвил Поликрит. - А разве среди афинян нет таких, кто водит дружбу с персами? Разве Писистратиды нашли убежище не в Азии?

- Всё это так. - Фемистокл вздохнул. - Я даже скажу больше: среди афинских аристократов немало таких, кто готов подчиниться персам ради возвращения Писистратидов в Афины.

Фемистокл покинул палатку Поликрита с гнетущим чувством досады. Он негодовал в душе на Никодрома, подозревающего Поликрита в предательстве, и на самого себя, поскольку поверил в это. Конечно, Поликрит не предатель. Он просто озабочен судьбой Эгины. Эллинский флот, запертый в Саламинском проливе, не сможет помешать персам, если у тех возникнет намерение захватить Эгину. А такое намерение у варваров непременно возникнет.

«Но только после захвата Саламина, - размышлял Фемистокл, шагая по тропе к афинскому стану. - Ксеркс не может не понимать, что афиняне самые его непримиримые враги. Он сделает все, чтобы уничтожить нас на Саламине!»

…Едва Еврибиад сошёл с триеры на берег, закончив осмотр стоящих на якоре кораблей, его тут же обступили афинские военачальники, требовавшие созвать военный совет. На Еврибиада посыпались обвинения в трусости, в пособничестве Адиманту, в измене общеэллинскому делу. Особенно усердствовал афинянин Мнесифил.

Он шёл за Еврибиадом, который торопился укрыться в своём шатре, и во весь голос читал стихи из «Илиады»:

Много героев других, и храбрее, чем он, и славнее,

Пало в сраженьях доныне и будет убито в грядущем.

Весь человеческий род невозможно от смерти избавить,

Как невозможно избавить от глупых, ненужных решений,

Кои так часто звучат на высоких собраньях.

Где царствуют Глупость, Заносчивость и Самомненье…

Еврибиад, может, и остался бы глух к требованиям афинян, если бы к ним не присоединились эвбеяне и мегарцы.

После обеда военачальники в очередной раз собрались на совет. К удивлению многих, на нём отсутствовал Фемистокл. Яростные споры начались, едва Еврибиад открыл заседание. Сначала выступил военачальник мегарцев Эоситей, не стеснявшийся резких выражений и оскорбительных намёков. Этим Эоситей так разозлил Адиманта, что он принялся отвечать гневными репликами. На сторону Эоситея встали афиняне и эвбейцы, безжалостно понося Адиманта. Это не понравилось коринфянам и эгинцам, которые начали осыпать ругательствами его недоброжелателей.

Чтобы водворить хотя бы относительный порядок, слугам Еврибиада то и дело приходилось колотить палками наиболее зарвавшихся стратегов, уже готовых пустить в ход кулаки.

Афинские военачальники недоумевали, почему Фемистокл не пришёл на военный совет. За ним посылали несколько раз, но безрезультатно.

Наступил вечер.

Солнце скатилось к далёкой неровной кромке гор Мегариды; поблекла синева небес.

Фемистокл пребывал в томительном ожидании. Ему казалось, что бег времени замедлился. Тревога и печаль одолевали его. Будущее представлялось тёмным и безрадостным. Если его хитрость не удастся, значит, афинянам придётся либо с честью погибнуть в неравной битве, либо отступить к Истму вместе с союзниками, оставив свои семьи на Саламине варварам.

К Фемистоклу приходили один за другим посланцы от афинских стратегов, звавшие его на совет, но он гнал их прочь. Фемистокл устал от бесконечных споров. Кто станет его слушать? Еврибиад слеп и глух! Адимант глуп и труслив! Поликрит себе на уме… Этих людей нужно силой тащить к их же благу либо ставить перед невозможностью выбора.

Расхаживая по шатру, Фемистокл сосредоточенно прислушивался к звукам, доносившимся снаружи. Проехала запряжённая мулами повозка. Прошла куда-то большая группа воинов, озабоченно переговариваясь. Залаяла собака… Вот снова слышны шаги. Кто-то торопливо приближается к шатру. Очередной гонец от афинских стратегов?

Нет, это не гонец.

Фемистокл замер на месте. Он явственно расслышал голос Сикинна!

Стражи у шатра о чём-то спросили, Сикинн ответил шуткой. Стражи засмеялись.

Фемистокл бросился к входному пологу.

Вошедший в шатёр Сикинн мигом оказался в крепких объятиях.

- Ну что? Ну как? Рассказывай! - промолвил Фемистокл, тряся слугу за плечи. - Я тут места себе не нахожу! Видел Ксеркса?

Сикинн отрицательно помотал головой:

- Не видел. Я встречался с Масистием, очень важным вельможей! Я сказал ему все, как ты велел, господин. Сказал, что афинянин Фемистокл желает победы персидскому царю, поэтому извещает его о том, что эллины хотят бежать. И далее, мол, Фемистокл советует Ксерксу не дать эллинам убежать, но напасть на них, пока они находятся в тревоге и спорах, чтобы уничтожить весь их флот.

- И что же Масистий?

- Обрадовался! - Сикинн улыбнулся. - Обещал без промедления передать мои слова царю.

- Хвала Зевсу! - Фемистокл облегчённо перевёл дух. - Хвала Афине Палладе и доброму Случаю! - Он встрепенулся: - А где Эвмел и Динарх?

- Остались на берегу моря. На обратном пути наша лодка дала течь. Они теперь заделывают щель в днище: лодку нужно вернуть в целости её хозяину.

«Вот сейчас можно идти на совет, - подумал Фемистокл. - Надо затянуть споры до наступления темноты, чтобы персы успели перекрыть все пути отхода из Саламинского пролива. Я не позволю Еврибиаду и Адиманту распоряжаться судьбой афинян себе в угоду!»

Стоял сентябрь 480 года до нашей эры.

Возле шатра Еврибиада толпилось несколько сотен воинов и матросов, в основном афинян и мегарцев. Невозмутимая лаконская стража никого не подпускала близко ко входу. Из шатра доносились гневные голоса, пытавшиеся перекричать очередного оратора, произносившего речь, полную скабрёзных оборотов. То и дело звучал громкий раздражённый голос Еврибиада, призывающего военачальников соблюдать приличие. Но его явно никто не слушал.