Позднее, посетив Москву, Табачников показал «Давай закурим» Клавдии Шульженко. Песня ей понравилась, и она включила ее в свою театрализованную программу «Города-герои», с которой выступала на Ленинградском и других фронтах.

…Вместе с профессиональной балериной Джеммой Васильевной Баркгаузен мама ставила с нами различные танцы, среди которых наибольшим успехом пользовался революционный этюд на музыку Рахманинова, где я солировала в ночной рубашке с алой лентой на голове. В памяти ребят он остался как «танец дохлой Маринки».

Кинотеатр в Чистополе, где проходили собрания и вечера с участием писателей, музыкальные выступления пианистки Елизаветы Лойтер и скрипачки Елены Лунц

Со своей самодеятельностью мы посещали госпиталь. Раненые очень радовались нашим концертам.

Мы жили на втором этаже бывшего Дома крестьянина, а вечерами часто спускались вниз, где стоял инструмент, рояль или пианино, не помню, и слушали игру Стасика Нейгауза. Еще из интеллектуальных занятий запомнились уроки немецкого: до сих пор остались в памяти строки из «Лорелеи» Гейне.

Мы все, девочки десяти-одиннадцати лет, научились вязать на спицах. В основном вязали носки: ведь зимой стояли очень сильные морозы! Клубки шерсти служили нам также мячиками – они прекрасно отскакивали от деревянных стен. Наряду с глупыми стишками и песенками, которые тайком от взрослых мы пели вместе с ровесниками-мальчишками, мы с не меньшим интересом слушали нашего вундеркинда Никиту Бескина.

Конечно, трудности военного времени нас не миновали. Хотя мне казалось, что кормили нас сравнительно прилично, тем не менее мы не раз подбирали на улице сырые картофелины и с удовольствием их в таком сыром виде и ели.

Программа литературно-музыкального вечера в Чистополе

Вспоминается забавный эпизод, как, гуляя по городу, мы, группа девочек, увидели нескольких мужчин в незнакомой военной форме. Мы тут же решили, что это шпионы, и стали следить за ними. Не помню, как долго мы проявляли бдительность, но вскоре узнали от взрослых, что это – поляки в польской военной форме.

Мы ходили в городскую школу, где учились вместе с местными ребятами. Не помню, какие у нас были взаимоотношения, но осталась в памяти фраза, с которой эти ребята обращались к учительнице, когда им надо было выйти во время урока: «Я в уборную схожу-у?»

Я очень много и серьезно болела в Чистополе, часто лежала в изоляторе. Но несмотря на это и на постоянное беспокойство за папу, время пребывания в интернате осталось в памяти как очень светлое и даже радостное. Думаю, это было главным образом связано с тем, что мы были тесно спаянным коллективом, а наши воспитатели хорошо понимали нас.

Илья Френкель в начале войны

Елизавета Эммануиловна Лойтер и Илья Львович Френкель

В начале 1942 года мама уехала из Чистополя в Москву, а затем постоянно выезжала с бригадами артистов на фронт. Получив вести о моем тяжелом заболевании, с которым в интернате не могли справиться, мама вернулась в Чистополь, чтобы увезти меня с собой. Эпопея возвращения в Москву была довольно тяжелой. Из Чистополя в Казань мы летели в самый разгар морозов на открытом самолете У-2. В Казани пришлось ночевать у совсем незнакомых людей. Каждое утро мама со мной, совсем больной, тащилась пешком в аэропорт, но улететь не удавалось. Кончилось тем, что мы поехали поездом. Мама была, конечно, отчаянно смелой: ведь у меня не было пропуска, необходимого, чтобы въехать в Москву. На наше счастье, соседом по купе у нас был какой-то высокий военный чин, который подключился к решению этой проблемы. По его предложению, меня при приближении к Москве спрятали на багажной полке за чемоданами, перед тем как в вагоне проверяли пропуска. Таким образом, в конце 1942 года я оказалась в Москве.

Более простые и сердечные отношения, существовавшие между людьми во время войны, сказались в том, что по возвращении интерната в Москву я довольно долго прожила в семье литератора Эгарта (мама была на фронте) и спала в одной кровати с его дочерью Фридой. Мама почти не была знакома с ее родителями, но Фрида была в Чистополе ее воспитанницей, и этого оказалось достаточным, чтобы меня приютить.

На протяжении долгих лет, прошедших после войны, даже прожив уже почти два десятка лет в Израиле, у меня сохранились прежние теплые чувства к городку на Каме и к моим дорогим друзьям по интернату.

Я родился в 1935 году в Ленинграде в знаменитом Доме писателей.

В 1941 году был эвакуирован с детским садом Литфонда в «Берсут», а затем в Чистополь. О своей жизни в «недетском» возрасте писать не хочу. Она интересна только мне и моим близким. Больше никому. Если ограничиться двумя фразами: 11 лет после окончания Нефтяного института (ныне «Академия») работал на заводах под Волгоградом, потом 22 года – в Москве, в Институте Научной Фотографии. В марте 1991-го года эмигрировал в США.

Моя мать, Хесина Ася Савельевна, была со мной в эвакуации. В Чистополе работала кассиром, отвечала за все деньги, присылаемые эвакуированным писателям.

Отец, Хесин Григорий Борисович, был директором Всесоюзного управления по охране авторских прав (ВУОАП, ныне ВААП). Параллельно с 1942 по 1946 год был директором Литфонда. Репрессирован с 1950 по 1956.

Пользовался популярностью и уважением среди писателей и композиторов.

Письмо первое

Елене Борисовне Левиной

Пишу письмо, о котором мы говорили по телефону. Думаю, что мои весьма скудные воспоминания об эвакуации в Берсут и Чистополь, учитывая мой тогдашний возраст, вряд ли могут представлять интерес, но поступай так, как сочтешь нужным.

Мне было шесть лет и два месяца, когда началась война, и восемь с половиной, когда пароход «Габдулла Тукай» с большими приключениями доставил нас из Чистополя в Москву.

А уезжали поездом 6 июля 1941 года вместе со всеми писательскими детьми. Родители снабдили нас с Тамарой (старшей сестрой. – Н.Г.) целым чемоданом продуктов, но в дороге его содержимое полностью реквизировали, чтобы поровну разделить на всех детей. Помню, как я переживал, даже плакал, так как там было много вкусных вещей.