— Привет, — первой выглянула Теська и стрельнула глазками в Гоша. — Ленка, к тебе снова покупатели приходили. Я показала.

— Ну и дура, — влезла вышедшая в коридор Варисса, — кто ж чужих людей впускает? Обнесут, прости господи, тогда, может, ума прибавится.

— Сама такая, — вяло огрызнулась девушка и пояснила, — я ж с понятием, проводила, ни на шаг не отходила. Они ничего не трогали. Правда, сказали, что комнатка маленькая больно.

Я кивнула. Комната продавалась с тех пор, как начался ремонт в купленной однушке, но потом стало не до этого.

— Я, может, и старуха, да поумнее многих молодых буду, — бабка сощурила глаза, — Приходила какая-то ближе к вечеру. Расфуфыренная, на копытах, духами облилась. Прям на пороге сказала: хозяйки — нет, вернётся — милости просим.

— Всё хорошо, — поспешила успокоить я соседок.

Мы с Гошем прошли в мою комнату.

— Если хочешь, я могу комнату показывать, — предложил парень, усаживаясь на диван.

— Тебя, что на работе совсем видеть не хотят? — хотела пошутить я. Получилось всерьёз. Ещё одна тема, которой мы не касались, — его работа. Кто и когда установил эти правила, мы не знали, но жить по ним было гораздо легче. Правда, иногда у меня прорывалось. Как сейчас.

— В субботу открытие памятной таблички. Получила приглашение?

— Неделю назад, — я села рядом и положила голову ему на плечо.

— Хочешь, отвезу?

— Хочу.

Высочайшим императорским указом было велено увековечить память о бабушке. На деле это означало, что на дом, где она жила, установят мемориальную табличку: "Жила и работала Нирра Артахова".

— Ну, я пошёл, — парень неловко поцеловал меня в висок.

Всё у нас так — неловко. Он никогда не оставался у меня. Как и я у него. Он никогда не просил. Я не настаивала. Интересно, зачем мы друг другу?

Дождавшись щелчка закрывающейся двери, я закинула руки за голову и позвала:

Эилоза.

Занавеска всколыхнулась от несуществующего ветра, девушка не спешила ни атаковать, ни материализоваться. Когда у нас с Гошем завязались отношения, призрак перестал приходить.

"Отношения", я фыркнула. Слово-то какое откопала.

Он подошёл ко мне на похоронах родителей, когда я затравленным зверьком металась от одного соболезнующего к другому, когда их круглые белые лица сливались в одно, когда больше всего хотелось закричать: "Почему вы здесь? Почему вы живете, а они нет?" А потом завыть от несправедливости. Гош единственный, кто ничего не сказал, ни единого слова. Он обнял меня и увёл оттуда, позволив вдоволь выплакаться вдали от чужих глаз.

У отца остановилось сердце. Через сутки ушла и мама, словно почувствовав, что где-то там она нужнее. Она перестала дышать. Тихо так, по будничному. Совсем на неё не похоже. Так я осталась одна.

— Можно, — в дверь без стука протиснулась бабка, — Лена, деточка, не знаю, как и сказать, — соседка замялась.

— Что случилось?

— Ничего, ничего, — замахала она руками. — Ты чего парня прогнала?

— Я не прогоняла, — ответила я.

— Если из-за меня, то даже не думай, не пикну. Ты не Теська, той дай волю, ни запомнить, ни сосчитать всех не успеешь. Чего он у тебя каждый вечер домой рвётся? Женат?

Отношение старухи к Гошу было сложным. Сначала он был душегубом, которого она приласкала по голове бутылкой. Потом одним из псионников, по кой-то черт привязавшихся к девочке. Теперь — надо же — "парень". Не знаю, что он рассказал Вариссе, когда мы вернулись с похорон родителей, но за колюще-режущие предметы она больше не хваталась.

— Нет.

— Тогда нечего комедию ломать. Пусть остаётся, а я вам на завтрак оладушек приготовлю, — и, не видя воодушевления на моем лице, Варисса рявкнула, — а то я не знаю, чем ты тут одна по ночам занимаешься?

Честно говоря, она сумела меня озадачить. Чем?

— Тем, — она покачала головой. — Вчера ящик, — она кивнула на монитор, — до четырёх утра шуршал.

Какая точность.

— Хватит, девочка, засиделась в девках, — она погладила меня по руке. — Я тебя понимаю, тот повиднее был, должностью повыше, но что делать.

Она продолжала увещевать, но я уже не слушала. О Станине мы тоже не говорим.

Своей бессонницей я обязана Демону. Один и тот же повторяющийся кошмар заставляет меня до утра засиживаться за компьютером. Мне страшно засыпать. Я не хочу снова видеть глаза, из которых вместе с кровью выплёскивается боль. Боюсь услышать его слова. Крики перемешиваются и уносятся в хмурое осеннее небо. Его. Мой. А потом искажённое от злости лицо Эми, хлещущей меня по щекам, сменяется до приторности участливым голосом доктора. "Он умер?" — спрашивает он, и я не знаю, о ком. Об отце? Демоне? Илье?

— Подумай, деточка, крепко подумай, — бабка встала. — Как бы одной не остаться.

Некоторое время после ухода соседки я пялилась в потолок. Быть одной — это хорошо или плохо? По всему выходит, что плохо. Но оставлять Гоша на ночь по-прежнему не тянуло.

Я села за стол и выдвинула клавиатуру. Там, поди, заждались меня в Интернете. Ага, собак разыскных вызвали.

В субботу я прыгала на останове и мёрзла. Гош опаздывал. Телефон зазвонил в тот момент, когда поездка на общественном транспорте перестала казаться чем-то обременительным.

— Лена, ты где? — спросил Влад.

Я объяснила и, не удержавшись, пожаловалась:

— Гош что-то задерживается.

— Могу быть через полчаса, — сразу предложил друг, — отвезу в лучшем виде.

— У тебя же занятия.

— Перенесём. Тебе давно пора развеяться.

Вот поэтому я предпочитаю Гоша всем остальным, он не старается меня развлечь.

— Спасибо, доберусь сама. Поезда в столицу каждый час ходят.

— Ага. Если что, звони.

— Ладно, — я захлопнула телефон.

Довела своей хандрой, друзья уже считают, что меня ни на шаг без присмотра отпустить нельзя.

Гош приехал, когда я, потеряв терпение, ловила маршрутку в надежде поскорей оказаться на вокзале.

— Извини, — улыбнулся парень, — еле вырвался. На работе все словно с ума посходили.

Об "историческом" открытии мемориальной таблички Нирры Артаховой псионники были оповещены в первую очередь. Но Гош в роли официального представителя, видимо, устроил не всех.