Город есть построенная фикция, причем такая, которая подчиняется требованиям масштаба. Пространственно-временные системы только тогда выполняют свою функцию, когда они с максимальной силой и четкостью вбирают в себя обусловливающий характер объективного и тем самым реально извлекают масштабы из окружающей сложности мира. А для знаковых систем действует иной критерий качества: различимость и точность обозначений и интерпретаций. Если понимать город так, то можно различать городские формации, каждая из которых специфическим образом резюмирует самые разные социальные факты в рукотворной, “тектонической” среде. Здесь же наблюдаются и фундаментальные исторические переломы, происходившие на протяжении современной эпохи (например, барочный город раннего Нового времени или город, переместившийся в предместья)[102].

Если объект “город” понимать как фиктивное ограничение, то открываются интересные возможности для сотрудничества с науками о культуре, поскольку существуют культурные техники и завоевания технической цивилизации, которые задействуются при выстраивании таких фикций[103]. Часы – классический пример машины, функцией которой является создание фикции условия: это машина для изготовления пропорциональности (упрощенной и уточненной). Часы задают меру обусловленности по координатной оси преходящести и длительности. Проблемы, связанные с их конструкцией, позволяют увидеть жесткий закон масштабности, который исключает нежесткие связи и произвол. Часы – не книга, они относятся к совсем другой логике. Но кроме них еще многие другие технические приборы и устройства становятся по-новому интересными, если мы будем рассматривать их как машины пропорциональности. Шифельбуш говорит применительно к железной дороге об “индустриализации пространства и времени” (Schivelbusch 1989). Существуют исследования и фрагменты теорий, посвященные стальным конструкциям (Benjamin 1983; Giedion 1965), искусственному освещению (Schivelbusch 1983), технологиям воспроизводства изображений (фотография, кинематограф – Benjamin 1972 [рус. изд.: Беньямин 1996 – прим. пер.]), техникам изменения телесно-духовной диспозиции человека (чай, кофе – Schivelbusch 1995), духам (Corbin 2005). Другая группа исследований, проведенных в науках о культуре, отправляется от географических данностей (типов ландшафта) и изучает исторические ритмы изменения этих ландшафтов, наблюдая за взаимодействием между эволюцией менталитетов (ср. “Открытие побережья” – Corbin 1990) и эволюцией конструктивно-технической (культура плотин и польдеров в “системе Голландии”, конструирование пространства посредством корректировки русел рек, строительства дорог и мостов, террасного земледелия, осушения болот). В рамках теоретического подхода, разделяющего знаковые и пространственно-временные системы, перспективным направлением исследований было бы изучение соотношения между “городской техникой и городской культурой” (Hoffmann-Axthelm 1989) или вызывающей сетования “безъязыкости инженеров” (Duddeck, Mittelstraß 1999)[104].

Возвращаясь к вопросу о предпосылках социальности: если мы видим в городской среде обусловливающую фикцию, как можно видеть в ней предпосылку экономических или политических процессов и встраивать ее в них? А как можно видеть в ней предпосылку социальных процессов, охватывающих жизненные миры людей? Роль пространственно-временных систем не следует видеть в том, чтобы охватить все на свете. Это было бы завышенным требованием к этим системам, которому они в наблюдаемой реальности не могли бы соответствовать, что неизбежно вело бы к разочарованию. Пространственно-временные системы следует рассматривать как коррективы. Возьмем социальную деятельность горожан в рамках их жизненного мира. Она нуждается в коррективе постольку, поскольку сама по себе она слишком ограниченна и близорука. Невежество и склонность к скороспелым выводам, часто проявляемые борющимися за свои жизненные миры акторами (гражданскими инициативами) в отношении крупных проектов, касающихся всего общества, – свидетельство такой локальной зашоренности. Иными словами, деятельность индивидов и групп в рамках и в интересах их жизненного мира не означает, что они обладают всеми компетенциями. В таких ситуациях перед пространственно-временными системами встает задача: разрушить самоизоляцию этой деятельности и принудить ее к большей открытости миру. Вне всякого сомнения, пространства больших городов, равно как и крупные территориальные образования (которые шире тех границ, что заданы “кровью и почвой”), осуществляют такое принуждение. И наоборот, системы политической и экономической деятельности отличаются известной функциональной узколобостью, в то время как их притязания на значимость заходят очень далеко: недостаток деятельности не в локальной зашоренности, а во вводящей в заблуждение глобальности. Здесь нужно вмешательство пространственно-временных систем, чтобы принудить эту вводящую в заблуждение глобальность к ограничениям. Классическим примером может служить “территория” (как пространственная система, возникающая в результате отграничения), которая в территориальном государстве, состоящем из нескольких дополняющих друг друга областей различного размера, может стать элементом конституционного порядка и противовесом произволу. Территориальный принцип принуждает политическую систему к самоограничению, а взамен предлагает относительно сплоченные системы сопринадлежности[105]. Современная система города представляет собой еще одну такую пространственную систему, которая радикально сводит необозримое разнообразие местных условий в мире к нескольким пунктам и заставляет социальные системы мириться с особой плотностью и трением. Она принуждает политическую и экономическую систему к толерантности и строгому отбору, а взамен предлагает легкость доступа и открытую конкуренцию элит (ср. исследования, упомянутые в начале 2 части).