Маргалит продолжает в полной тишине:

– У меня вдруг появилась мысль, что, может, я до тех пор не стану бабушкой, пока по-настоящему – сердцем – не прочувствую, что Михаль – мать.

Она всхлипывает.

– Может, когда родит моя вторая дочка, это произойдет быстрее, потому что с ней у меня настоящая связь.

– Значит, вы чувствуете себя виноватой не только по отношению к Михаль, но и к внуку. Это распространяется уже и на следующие поколения, – говорит Рут.

– Да, растет еще одно поколение, которое опять пострадает из-за меня, – шепчет Маргалит. – Слава богу, что у малыша есть вторая – настоящая – бабушка, с ней у него будет настоящая кровная связь, от нее он получит все, что не додам ему я.

Анна прочищает горло после долгого молчания.

– С чувствами не спорят, – громко произносит она, – но мне кажется, что с чувством вины вы переборщили.

– И я тоже так думаю, – поддерживает ее Клодин, – я уверена, что, несмотря на все эти мысли, вы очень даже преданная мать и, конечно же, любите Михаль и переживаете за нее, как любая другая мать.

– Я знаю, как это выглядит со стороны, – устало соглашается Маргалит, – но я не могу заставить себя прекратить думать о том, что есть крошечное дитя, которое превратилось в девочку, а потом в девушку и практически всю свою жизнь платит за то, что я не могу до конца почувствовать себя ее мамой. Вы понимаете, что я наделала?!

Ее снова душат слезы.

– Из-за меня у нее и во второй раз не было настоящей мамы. Если бы она попала к другой женщине, которая смотрит на вещи проще, для которой не так уж важны семейные и кровные связи, то скорее всего ей сегодня было бы гораздо легче. Возможно, она получила бы то, чего не смогла получить от меня. У меня разрывается сердце, когда я думаю или чувствую, что другим детям удалось разбудить во мне то, чего я никогда не испытывала к ней!

Опустив глаза, она дает волю слезам.

– Сколько страданий я причинила ей за все эти годы. Неудивительно, что в ней столько обиды! Она чувствует, она видит меня с другими; она видит, что наши с ними отношения намного проще.

– Но почему вы считаете, что разница в ваших отношениях с детьми объясняется наличием или отсутствием между вами кровного родства? – мягко настаивает Орна. – Есть масса других вещей, которые влияют на вашу связь с детьми. Это может зависеть и от самого ребенка, от его характера, от степени духовной близости между вами; и кроме того, наша связь меняется с течением времени: всегда существуют периоды большей или меньшей близости. И из меня тоже каждому ребенку удается извлечь что-то другое.

Она пожимает плечами.

– И у меня связь со старшей дочкой – это что-то особое, может, потому что она первая, и на ней я училась; с остальными детьми все уже шло само собой. Возможно, то же самое произошло и у вас, а вы думаете, что с другими детьми все складывалось иначе из-за того, что вы их родили. Я вам точно говорю, с первым ребенком у нас всегда особенные отношения, вероятно из-за того, что он появляется, когда мы еще совсем зеленые. Первого всегда растят иначе. Только с ним у нас больше всего времени и меньше всего уверенности, и поэтому мы постоянно себя проверяем, все ли мы делаем так, как положено.

– Вот и у меня со старшей дочкой совсем другие отношения, – присоединяется к утешающим Клодин, – в принципе, со всеми детьми у меня все складывается по-разному. Да это и нормально. Не могут быть одинаковые отношения с двумя разными людьми. Так что зря вы так себя грызете, в этом вопросе мы все похожи.

– Мы и вправду не испытываем одно и то же к каждому нашему ребенку, – поддерживает ее Рут. – Что делать, мы всего лишь люди, и масса вещей оказывают на нас различное влияние. Каждый ребенок задевает в нас другую струну, и невозможно испытывать ту же любовь или те же чувства по отношению ко всем, даже если все они – твои дети. Я не говорю о силе любви, ее сложно измерить, но с каждым ребенком нас связывает что-то особенное, и это не всегда поддается разумному объяснению. Например, к Талье я привязана так, как не привязана ни к кому из моих детей, возможно, потому, что у нас масса общих интересов.

Маргалит пожимает плечами, но не произносит ни слова. Матери молча смотрят на нее, не зная, как продолжить, что еще добавить.

– Группа пытается вам помочь, – нарушает тишину Нири, – делясь собственным опытом, судя по которому у одних и тех же родителей не бывает двух одинаковых детей, а значит, и отношения с ними складываются по-разному. Поэтому то, что вы чувствуете, – справедливо, а угрызения совести, по-видимому, здесь ни к чему. Но, по-моему, вам от этого не стало легче.

Маргалит удрученно качает головой.

– Когда я вижу, как вы страдаете, – сочувственно улыбается Нири, – мне кажется, что секрет не в том, что вы приемная мать, а в том, как вы это воспринимаете, в вашем ощущении, что из-за того, что вы «ненастоящая» мать вашему ребенку, есть что-то неполноценное, неестественное в ваших с ним отношениях. Ваше материнство в ваших глазах оказалось бракованным.

Маргалит судорожно вздыхает, но дрожащие губы выдают ее состояние. В полной тишине звучит мягкий утешающий голос Нири.

– Это очень мучительные и пугающие мысли, они вызывают тяжелые угрызения совести.

Не в состоянии говорить, Маргалит горько поджимает губы. Матери сосредоточенно вслушиваются, так как Нири очень тихо добавляет:

– Я думаю, главное, что привело вас в эту группу, – это не столько желание поделиться своими переживаниями – облегчить душу, сколько надежда, что, если вам удастся сравнить ваши чувства по отношению к Михаль с тем, что чувствуют другие матери к своим дочерям на том же жизненном этапе, то вы сможете прийти к заключению, укладываются ли ваши отношения в естественные рамки или действительно являются ущербными, не такими, как у всех.

Немного успокоившись, Маргалит в состоянии продолжить беседу.

– Несомненно, мне интересно и важно, что другие матери рассказывают и чувствуют, и когда я вижу, что и они ощущают что-то похожее, мне даже становится немного легче. Но, сравнивая, я прихожу к выводу, что у меня все обстоит гораздо сложнее, что я изначально нахожусь в ином положении. Даже если я соглашусь с тем, что мать не может относиться ко всем детям одинаково и что все матери страдают угрызениями совести, мне все так же тяжело смириться с фактом, что у меня есть дочь, в жилах которой не течет моя кровь. Я не собираюсь соревноваться с Эллой, и все-таки ее положение, несмотря на то, что она не видела свою дочку уже несколько лет, намного проще моего. Потому что, в конце концов, они – родная кровь, а против природы не попрешь, этого даже при всем желании не изменишь! У Эйнав никогда не было и не будет другой матери, а у Михаль – была.

Элла высвобождает руку из-под шали.

– А мне-то что от этого? Я вас очень хорошо понимаю, я тоже так чувствую, но мне от этого не легче. Даже, наоборот, тяжелее. Если бы я могла сказать себе: «Ну что ж, Эйнав ведь не совсем твоя дочь», – мне было бы легче ее отпустить, пусть идет. А сейчас я знаю, что где-то здесь живут две девочки, как принято говорить, плоть от плоти моей, и от этой мысли… я даже не знаю, как это объяснить. Я чувствую это где-то глубоко внутри, как будто ощущение идет из матки, можно сказать, на биологическом уровне. С чем я могу это сравнить? Ну, скажем, я большое взрослое дерево и где-то довольно далеко от меня – на чужом участке – проросли новые молодые побеги, которые существуют совершенно независимо от меня. С одной стороны, мне от этого только больнее и, возможно, если бы нас не связывало родство, мне было бы намного легче. Но… но благодаря родству я все еще не теряю надежду, что наступит день – и связь между нами наладится.