— А если бы колдун использовал другую кровь? Это бы спасло его спутника? — спросила подошедшая к нам Ханна.

— Не думаю. — На лице брата Курвуса появилось жесткое выражение. — Таких Господь не защищает.

Он подошел к телу, легко поднял его:

— Следует сжечь эту тварь, пока не случилось никакой беды. Брошу ее в чрево печи, даже костей не останется.

Он понес труп к пышущей жаром куче.

— Людвиг, этот парень попросил меня прочитать заупокойную над ним и его товарищами, — поделился со мной Проповедник. — И он просит тебя об услуге.

Я подошел к душе:

— Чего ты хочешь?

— Освобождения. Мне больше нечего тут делать. Я хочу уйти, страж.

Я обернулся и увидел, что законники смотрят на меня.

— Ты уходишь добровольно, без принуждения?

— Верно.

— Хорошо. Я могу освободить тебя, — сказал я. — Но прежде ответь: если идти в ту сторону — куда мы придем?

Я указал направление, в котором скрылся вёлеф.

— Там несколько хуторов. Ближайший — в шести часах хода. Он заброшен, как и следующие три. Через день можно выйти на Свиловский тракт.

Я отпустил его, как он и желал, убрал подрагивающий кинжал, поднял взгляд на господина Хюбера:

— Есть возражения?

— Отнюдь, — ответил он мне. — Закон не нарушен, и мне нет дела до того, что случилось.

— Тем лучше для всех нас.

— Я слышал о вас, господин ван Нормайенн. В основном не слишком лестные отзывы, хотя вы ни разу не нарушали правила.

— Понимаю, что слухи на виселицу не потащишь.

— Конечно. Но выводы сделаны. Я далек от политики, однако многие говорят, вы были рядом с маркграфом Валентином, когда тот умер.

— Все это слухи, любезный господин Хюбер. Такому человеку, как я, нечего делать рядом со столь благородными господами, а уж тем более стоять у их смертного ложа.

— Я просто хочу сказать, что у маркграфа были влиятельные друзья, и они могут не забыть, кто был рядом с ним в его последние минуты. И станут задавать вопросы. Например, о его предсмертных словах или… еще о чем-то.

— Не понимаю, почему вы мне это говорите.

— Как я уже сказал, я далек от политики и служу своему делу так же, как служите своему вы. Мы вообще с вами очень похожи, господин ван Нормайенн, — серьезно сказал законник, и я сдержал усмешку. — Поэтому мне не нравится, когда кто-то мешает таким людям, как мы, на моей они стороне или на вашей. Я слышал краем уха, что несколько моих… скажем так, коллег желают поговорить с вами.

— Спасибо за предупреждение, хотя я и удивлен, что вы рассказываете мне об этом.

— Они плохие люди. А я не люблю таких, неважно, чужие это или свои. Свои еще хуже, неприятности они причиняют не только себе, но и тем, кто стоит с ними рядом.

Я мельком глянул на птаху, слушавшую наш разговор, спрятавшись в ветвях:

— Запомню ваши слова, господин Хюбер. Но сначала нам следует разобраться с вёлефом и остаться в живых.

— Вера нас защитит, господин ван Нормайенн, — сказал брат Курвус, вытирая на ходу почерневшие от угля руки. — Господь не даст нас в обиду, потому что наши поступки ему угодны. Надо уйти отсюда, пора останавливаться на ночлег. Ночью гоняться за колдуном — дурная затея.

Никто из нас не возражал, мы слишком устали.

Мы нашли удобное место в редкой сосновой роще, где гулял ветер, и комаров было поменьше. Огонь разжигать не стали. Законники, прежде чем идти за мной в лес, позаботились о еде, так что от голода никто из нас не страдал.

Когда ночь воровато расползлась по лесу, Ханна укрылась курткой и уснула, подложив себе под голову сумку. Девчонка вымоталась гораздо больше нас, и мне оставалось только предполагать, насколько тяжело ей дался этот бесконечно долгий день.

— Почему вы вернулись? — спросил я у Хюбера.

— А вы? Наверное, потому, что должны. И потому что после вашего ухода я, как и вы, обнаружил недалеко от дороги странную фигуру. — Он улыбнулся. — Все преступления, совершенные с душами и при помощи душ, расследует Орден Праведности. Мы не могли оставаться в стороне.

— Вы — да. Но зачем потащили ее? Девочке здесь не место.

— Ей шестнадцать, и она законница.

— Она ученица.

— Это ничего не меняет. Разница лишь в жетоне, а свой серебряный она получит, как только мы вернемся назад. Не считайте ее ребенком, она сама принимает решения и осознает последствия ничуть не меньше, чем вы. Я не вправе ей отказывать или приказывать в таких ситуациях.

Я не стал продолжать беседу, и он вскоре уснул. Если законник считает, что у Ханны хватит опыта противостоять вёлефу, то я рад за него. Лично мне не слишком весело оттого, что придется мериться силой с колдуном.

Брат Курвус долго молился, а затем опустился на землю недалеко от меня:

— Ложитесь спать, Людвиг. Вставать придется до рассвета.

— Думаете, нагоним его?

— Он всего лишь человек. Ему тоже требуется сон.

— У вас есть план, как с ним справиться?

Монах пошевелился, затем сел — массивный черный силуэт на фоне облачного неба.

— Он не знает о нас. И ему надо провести несколько ритуалов, прежде чем собранная кровь даст ему колоссальный приток силы. На это требуется три-четыре дня. Потом совладать с ним будет весьма трудно.

— А то, что у него есть сейчас?

— Вполне достаточно, чтобы причинить нам много проблем. Его можно убить, Людвиг. Он силен, но не всесилен. Раньше мои братья справлялись с такими. Сейчас будет точно так же.

— Убить? Значит, никакого процесса? Инквизиция в этом не заинтересована?

Он рассмеялся, словно громыхнул далекий гром:

— Святой официум предпочитает публично сжигать кацеров, ведьм, заключивших сделку с демонами, и прочую шваль. Опасных противников надо убивать, Людвиг. Наслаждаться их смертью на костре — непозволительная роскошь, и такое случается крайне редко. Так что не будет никакого аутодафе, как это происходит в Дискульте. Никаких процессий по улицам, никаких гробов с костями умерших осужденных, никакого покаяния и зевак. Никто не наденет карочи на его голову и сабениты на плечи. Никто не поднесет факел к его костру. Он умрет здесь, в лесу, а после я разделаю его вот этим клинком и засыплю солью с берега святого Арафейского моря.

— Я не буду возражать насчет этого, — промолвил я, и Проповедник, присутствующий здесь же, серьезно кивнул. — Хотел спросить. Та цепь… она подействует на вёлефа так же, как и на его ученика?

— Полагаю, ему будет больно. Но не настолько, чтобы он перестал сражаться. Я предпочитаю меч. Цепь принадлежала брату Феломиченцо, ему ее дали в Ливетте. Когда все закончится, надо будет вернуть ее к могиле Петра. В Риапано.