О присутствии русов среди ильменских словен еще до появления в их среде Рюрика говорит и ряд других письменных источников, никак не связанных со Сказанием о призвании варягов. Во-первых, это Житие Стефана, архиепископа Сурожского — современного города Судак в Крыму. Краткая редакция жития сохранилась в греческих рукописях, однако в более полном древнерусском переводе, дошедшем до нас в списке XV в., рассказывается о посмертном чуде св. Стефана, связанном с нападением русов на город. Исследовавший этот текст В.Г. Васильевский установил, что упоминание о русах было и в греческом тексте, а само Житие было написано в первой половине IX в. Интересующий нас фрагмент гласит: «По смерти святого (Стефан умер после 787 г. — М.С.) мало лет минуло и пришла рать великая русская из Новагорода, князь бранлив и силен зело (в других списках — князь Бравлин, Бравалин и Бравленин). Пленив (страну) от Корсуни до Корчева, он пришел со многою силою к Сурожу. Десять дней тяжко бились между собою (осажденные и осаждающие), и после десяти дней вошел князь в город, силою сломав (его) железные ворота — вошел в город, обнажив меч свой, и пришел в церквь Святой Софии и разбив двери и взошел туда, где гроб святого. На гробе царский покров и жемчуг, и золото, каменья драгоценные и сосудов золотых много: все (это) пограбили. И в тот час разболелся (князь), — обратилось лицо его назад и лежа источал пену и возопил: “Великий человек и святоц есть тот, который здесь; он ударил меня по лицу и обратилось лицо мое назад”. И сказал князь боярам своим: “Возвратите все назад, что взяли”»{601}. Исцеление, однако, не наступило до тех пор, пока войско не вышло из города, отпустив всех пленных и вернув все награбленные в других городах церковные сосуды, а сам князь с боярами не крестился.

Некоторые исследователи сомневались в подлинности данного эпизода, считая его поздней вставкой. Однако открытие армянского Жития святого Стефана показало, что этот эпизод присутствовал и в греческом протографе конца X в. В нем, правда, говорилось не о русах, а о войске «злого и неверного народа», напавшего на Крым под предводительством Пролиса{602}. Описание дальнейших событий в целом совпадает с русской редакцией жития. Значение второго имени руководителя нападавших будет рассмотрено чуть ниже, а пока отметим, что Житие святого Стефана ценно тем, что доказывает присутствие русов в Восточной Европе до призвания варягов. Тем не менее различные исследователи интерпретируют его по-разному. Норманисты хотят видеть в напавших на Сурож русах скандинавов, а в имени их предводителя — указание на битву датчан и шведов при Бравалле, произошедшую около 770 г. Сторонники южного происхождения Руси указывают, что Новгорода в землях ильменских словен тогда еще не существовало, и предполагают, что первоначально в тексте жития вместо Новгорода был указан Неаполь Скифский в Крыму, название которого было так переведено древнерусским переписчиком. Что касается утверждения норманистов, то факты не только не подтверждают присутствия скандинавов в Новгороде, о чем уже говорилось выше, но даже их знакомства с Крымом в данную эпоху. Хоть полностью исключать связь имени князя с битвой при Бравалле нельзя, все-таки она представляется маловероятной. Согласно Саксону Грамматику, в этой битве действительно участвовал Регнальд Рутенский. Датский хронист ничего не говорит о его судьбе, но из фрагментов других саг известно, что Рогнвальд Радбард (Rognvald Radbard) пал в этой битве от руки фризского героя Убби{603}. Следовательно, Регнальд не мог быть Бравлином из Жития Стефана Сурожского. Хоть об участии кого-либо еще из русов в Бравалльской битве нигде не говорится, кто-то из них мог сражаться в ней вместе с внуком Ратибора. В отечественной традиции мы видим, что место битвы могло служить эпитетом полководца, но отнюдь не других участвовавших в битве воинов. Кроме того, эпитет мог употребляться вместе с именем, но отнюдь не заменял его.

Поскольку имя князя разнится в разных списках, а также с учетом приведенных выше соображений наиболее вероятно, что оно является простой характеристикой предводителя русов как «бранливого». От др.-русск. брань, «война, битва» в нашем языке были образованы слова бранникъ, «воин» и бранливый, «воинственный». С этим именем или прозвищем можно сопоставить и название славянского племени браничан, упомянутого Масуди при рассказе о первоцарстве волынян{604}. Показательно, что в древнерусской литературе слово бранникъ относилось не к обычному воину, а к выдающемуся полководцу: «Всеми Александръ любимъ бяше, яко умникъ и бранник»{605}. У различных славянских народов были зафиксированы имена Брана (сын сербского князя Мутимира, умершего в 891 г.), Бранивой, Браник, Бранимир (хорватский князь X в.), Браним (сын Лешко Польского), Бранислав, Бранич, Браниш и даже Бравац{606}. Известно и русское имя Бранец{607}. В пользу этого предположения говорит и название вождя нападавших в армянском тексте жития. Пролис, по всей видимости, также является не именем, а прозвищем, которое было образовано от русского слова лазить, то есть спускаться вниз или подниматься вверх, ползать, продираться, напирать. Производными от этого глагола стали слова «лазутчик» и «пролаз»{608}. Последнее слово в XIX в. имело смысл «пройдоха», но первоначально оно обозначало человека, преодолевающего некую преграду, пролезающую через нее. О том, какого рода препятствие приходилось преодолевать, подсказывает древнерусское слово пролазь, «пролом, проем, пролаз», которое в отечественной письменности употреблялось применительно и к городским стенам{609}. Кроме того, в старину глагол лазити употреблялся в значениях «ходить, входить, выходить, заходить» и «лазить, влезать, карабкаться», в последнем случае и на стены: «Не умеюще что ся домыслити лазяхуть на градные храмы съ тяжкым оружиемь»{610}. Поскольку для русов это был первый опыт взятия укрепленных городов, то неудивительно, что в данном ими своему предводителю прозвище как раз и отразилось его умение преодолевать крепостные стены. Топонимы Пролаз зафиксированы в Хорватии, Боснии и в Болгарии. То, что различные прозвища вождя нападавших как в русском, так и в армянском вариантах жития объясняются из древнерусского языка, показывает, кем же на самом деле были напавшие на Сурож русы.

Насколько мы можем судить сейчас, Новгорода действительно не существовало на рубеже VIII — IX вв., однако непосредственно рядом с будущим городом находилось так называемое Городище, на котором фиксируется присутствие славяно-скандинавской дружины. Исследовавший его Е.Н. Носов на основании археологических данных так определял его возраст: «Итак, имеющиеся данные… позволяют уверенно говорить о существовании поселения начиная с середины IX в.»{611}. Следовательно, вполне вероятно, что данное поселения было основано в более ранний период и именно из него и был совершен поход на юг. Когда же житие переписывалось, то переписчик вполне мог привести его текст в соответствие с известными ему географическими реалиями. Городище весьма интересно для нашей темы. С одной стороны, археологические данные позволяют предположить там присутствие скандинавов: «Изделия скандинавского облика появились здесь во второй половине IX в., но наибольшее их число приходится на X в.»{612}. Однако рассматривать данное поселение как опорный пункт скандинавов в славянских землях невозможно по целому ряду причин. Во-первых, археологи утверждают его существование начиная с середины IX в., что не исключает возможности его основания в более раннем периоде. Следовательно, оно было основано не скандинавами, археологические следы которых отсутствуют в наиболее ранних слоях этого поселения. Во-вторых, «лепная керамика Городища аналогична древнейшей посуде Новгорода и сельских поселений центрального Приильменья и Поволховья конца I тыс. н.э. Она свидетельствует о том, что основная часть жителей Городища в IX–X вв. составляло то же население, что обитало в центре Новгородской земли. Это были ильменские словене»{613}. В-третьих, археологические материалы фиксируют значительный западнославянский компонент на Городище, нашедший свое отражение в керамике, конструкции хлебных печей и особых втульчатых наконечниках стрел. Последние характерны для западных славян и составляют 28,5% от общего количества наконечников стрел на Городище. При этом они были совершенно несвойственны скандинавам, и при раскопках Бирки не было найдено ни одного такого наконечника. Все это дало основание проводившему раскопки этого места Е.Н. Носову сделать следующий вывод: «Таким образом, имеющиеся находки с Городища свидетельствуют о том, что в составе его жителей в IX–X вв. были славяне и скандинавы. Причем многие элементы культуры, которые можно определить как славянские (керамика, хлебные печи, двухшипные наконечники стрел), находят параллели на западнославянских землях, примыкающих к Балтийскому морю. Тот факт, что в торгово-ремесленном и военно-административном пункте на крупной водной магистрали, каким являлось Городище в ранний период своей истории, основным типом ранних наконечников стрел были наконечники, характерные именно для славян, представляется крайне важным»{614}. Наличие смешанного славяно-скандинавского поселения в непосредственной близости от Новгорода представляется достаточно значимым обстоятельством, однако археологические материалы не дают основания однозначно связать его с летописным известием о варяжской дани. По саге о Йомских викингах мы знаем о существовании подобных смешанных славяно-скандинавских дружин на южном побережье Балтики. Наличие подобного контингента в землях ильменских словен весьма интересно, однако летописец говорит о родстве с варягами всей городской общины Новгорода, а не одной только дружины. Кроме того, производивший изучение Городища Е.Н. Носов отождествляет его со Словенском позднего летописания и упоминанием о Славии как северном центре Руси арабских писателей. Если это так, то данные названия совершенно недвусмысленно свидетельствуют, кто был ведущей силой на Городище — славяне или скандинавы. Полностью подтверждают этот вывод и отмеченные археологами особенности топографии данного укрепления: «На Городище первые строители применили сложное сочетание дерево-земляной платформы, подрезку склонов холма, сооружение рва и деревянных стен-городней, которые были поставлены на склоне небольшого холма в пойме Волхова. Топография, выбранная первопоселенцами для крепости, чрезвычайно напоминает расположение славянских городищ на южном берегу Балтийского моря и славянские бурги в междуречье Эльбы и Одера. Там также использовали низкие, затопляемые участки речных пойм и острова на озерах»{615}. Шведский же археолог И. Янссон констатировал, что поселения типа Рюрикова городища в Скандинавии неизвестны{616}.