Письменность у славян существовала задолго до принятия христианства, причем нескольких видов. Черноризец Храбр упоминал о письме с помощью «черт и резов». Это руны. Они состоят из прямых линий, без закруглений – чтобы чертить на камне или вырезать на дереве. Сохранилось несколько десятков образцов славянских рун на керамике, камнях, на скалах в Словакии. В IV в. св. Иероним, славянин по национальности, разработал алфавит в Далмации, переводил Библию. В том же столетии епископ Ульфила создал готский алфавит. А в 790 г. византийская императрица св. Ирина заключила мирный договор с болгарами, при этом было велено составить и подарить славянам азбуку – в качестве жеста доброй воли и с перспективой обратить их в христианство [76]. Какой-то из этих алфавитов известен под названием глаголицы. Но буквы глаголицы вычурные, сложные. Ими трудно пользоваться для переписывания больших текстов. Да и в быту, если нужно отправить кому-нибудь письмо, попробуй-ка вырисовывать затейливые завитушки. Для своих нужд славяне применяли и греческие, латинские буквы, иногда смешивали их с рунами, а писали на слух, без определенных правил [14].

Создание хорошо знакомой нам кириллицы было тесно связано с внутренней и внешней политикой Византии. В IX в. она, наконец-то, преодолела иконоборчество. Православие оказалось сильнее ереси, стойко выдерживало все удары. Император Феофил негласно смирился, что иконоборческие законы не выполняются. А в 843 г. он умер, и его вдова, св. Феодора, ставшая регентшей при малолетнем Михаиле III, смогла беспрепятственно восстановить Православие. Это произошло в первое воскресенье Великого Поста, что и празднуется Церковью как Неделя Торжества Православия.

На пост патриарха императрица выдвинула Игнатия, строгого аскета, популярного среди монашества. Ересь пала, а значит, не было больше причин для раскола между Восточной и Западной Церквями. Феодора и Игнатий решили наладить отношения с Римом. Ан не тут-то было. Римские папы уже привыкли ориентироваться на западные королевства. Выступали арбитрами в их спорах, короновали королей и императоров. Папы занеслись. Требовали признавать их власть выше светских монархов. С Византией тоже пытались общаться сверху вниз, как с «заблудшей овцой», вернувшейся в их многочисленное «стадо». А Игнатий, благочестивый монах, на посту патриарха оказался совершенно не на высоте. Политической сути конфликта он не понимал. Старался уладить разногласия миром, шел на уступки. Но в результате только проигрывал по всем статьям, а папа еще больше задирал нос.

В общем, торжество Православия так и не привело к дружбе с Римом. А с Хазарией оно вызвало полный разрыв. Пока в Константинополе правили иконоборцы, они по какой-то странной причине не трогали других еретиков, павликиан, хотя те вовсю помогали арабам, опустошали набегами Малую Азию. Св. Феодора отказалась от непонятного бездействия. Направила армию, и справиться с бандами врагов христианства оказалось не так уж трудно. 100 тыс. павликиан перебили, разорили их гнезда в горах. Но они были партнерами Хазарии, поставляли рабов иудейским купцам. Тех же купцов императрица прижала в Византии, прекратила угождать им и давать привилегии. В отместку хазары устроили гонения на христиан, начали натравливать славян и степняков на греческие города Причерноморья.

Враги у св. Феодоры нашлись не только в Итиле, но и гораздо ближе. Во дворце подрастал ее сынок Михаил III. Он не был иконоборцем, но и не стал православным. Он стал безбожником, развратником и пьяницей. Его захватил под свое влияние дядя мальчишки, Варда, чтобы возвыситься самому, потакал всем его порокам. Царя окружала компания проходимцев. Они грязно оскорбляли патриарха, во время попоек издевались над Церковью, пародировали богослужения. Феодора не могла повлиять на сына. По сути, перед ней встал такой же выбор, что и перед св. Ириной – свергнуть отпрыска и править самой. Феодора на это не решилась.

А раз не решилась, то сама попала под удар. Михаил III не постеснялся оклеветать собственную мать в прелюбодеянии. Казнил ее советников, св. Феодору и четверых своих сестер заточил в монастырь, низложил патриарха Игнатия. И уж теперь-то никто не мешал государю развлекаться, как ему угодно. Он закатывал оргии, швырял 100 золотых тому из дружков, кто сумеет, пустив ветры, погасить свечу на столе. Потешался состязаниями и цирковыми представлениями. С гневом обрушился на вельможу, явившегося с докладом о вторжении арабов – он отвлек царя от «более важного», гонок колесниц [144].

И вот так же, по легкомыслию, Михаил навлек на Византию беду. Войну с русичами. Их в Константинополе было довольно много. К грекам переселялись эмигранты из княжеств, покоренных хазарами. Славяне приезжали торговать, наниматься на службу или на заработки. Но отношение к ним было отвратительным. Их презрительно называли «дикарями», «грубыми тавроскифами». Обманывали, обсчитывали, рабочие вместо выручки оказывались должниками, и их обращали в рабство. А однажды по ничтожному поводу были убиты несколько молотильщиков и веяльщиков зерна. Император разбираться не стал. Он опять был занят «более важными» делами. Подумаешь, прикончили каких-то «варваров»!

Однако на Руси о случившемся узнали, и последовала расплата. Момент выбрали грамотно, выждали, когда Михаил III со всей армией и флотом ушел на арабов. 18 июня 860 г. у Константинополя показались русские корабли. Войско было небольшим, 200 ладей везли 8—10 тыс. воинов. Но огромный город оцепенел от ужаса. На закате солнца, при совершенно тихом море, паруса эскадры грозно приближались к столице. В зловещей тишине корабли проходили мимо стен, а в них стояли молчаливые, суровые русичи и выразительно показывали мечи. Эта картина словно загипнотизировала горожан. Десант ворвался в предместья, где находились дачи, виллы, загородные дворцы. И понеслось! Воины грабили. Все, что не могли унести, уничтожали. Жгли дома, резали скот, рубили деревья, убивали попавшихся под руку. Это вполне соответствовало тогдашним понятиям о мести – кровь за кровь. Начали насыпать землю у стен, чтобы войти в сам Константинополь.

Столицу охватила паника. Никто не думал о сопротивлении, городские власти забыли о своих обязанностях. Достойно проявил себя только патриарх Фотий. Он фактически принял на себя управление, старался прекратить хаос, организовывал людей. Патриарх не забыл и о духовном долге. В своих проповедях обличал беззакония византийцев, считал нападение справедливой карой за их грехи. Говорил: «И как не терпеть нам страшных бед? Вспомните, как греки несправедливо обижали приезжих русов, когда мы убийственно рассчитались с теми, которые должны нам были чтото малое, ничтожное… Сами обрадованные, всех огорчали, сами прославленные, всех бесчестили, сами сильные и всем довольные, всех обижали…» После покаяния столичные жители под руководством Фотия обратились к заступничеству Пресвятой Богородицы. Взяли Ее ризу, обошли стены крестным ходом. И город неожиданно был спасен. Славяне, в общем-то, рассчитались сполна, наполнили трофеями корабли и штурмовать стены не стали. 7 июля они сели в ладьи и благополучно отчалили домой [76, 91].

Но заслуги Фотия не ограничивались страшными днями осады. Этот патриарх был талантливым богословом, а вдобавок и мудрым политиком. Вот он-то прекрасно осознал, что конфликт с Римом имеет вовсе не духовную подоплеку. Понял, что Рим – враг Константинополя и преднамеренно отвергает примирение. Латиняне, не признав VII Вселенского Собора, по-прежнему тыкали греков носом в ересь иконоборчества, которой уже не было. Ну что ж, коли так, Фотий принялся бить оппонентов их собственным оружием. Обвинил Рим в «трехъязычной ереси», дозволяющей богослужение лишь на латинском, греческом и еврейском языках. Кроме того, западные богословы были гораздо слабее византийских, в переводе Символа Веры на латынь допустили ошибку. В текст вкралось слово «filioque», и получилось, что Святой Дух исходит не только от Бога-Отца, но и от Сына. Сам папа и многие римские иерархи признавали правильным византийский перевод [144]. Но германский император настоял, чтобы был принят западный вариант, пусть неточный, зато «свой». Это искажение Фотий тоже квалифицировал как ересь.