class="p1">Машину занесло влево, она опрокинула ветхую тележку, на каких в незапамятные времена развозили товар, перелетела через поребрик и врезалась в деревянный телефонный столб. Футах в шести от земли по столбу пошла трещина. Парень, сидевший на заднем сиденье, пролетел через весь салон и разбил головой ветровое стекло. Столб покачнулся, накренился и рухнул, раздавив и смяв всю левую сторону машины. Мы подошли к автомобилю и остановились футах в трех, наставив пистолеты на дыру, образовавшуюся на месте заднего стекла. Вдруг с лязгом, царапнув углом булыжник, открылась задняя дверца. Я затаил дыхание и стал ждать, пока из машины не высунется голова. И действительно, кто-то пытался выкарабкаться из машины: сначала показалась голова, а потом на мостовую рухнуло и туловище — все в крови и крошеве стекла.

Человек был жив. Левую руку, согнутую под неестественным углом, он прижимал к телу, со лба был содран здоровенный лоскут кожи, но он все же пытался уползти от нас. Он отполз от машины фута на два на три, затем силы оставили его, и он, тяжело дыша, перевернулся на спину.

Это был Роланд.

Он сплюнул кровь и посмотрел на меня одним глазом. Второй был залит кровью, которая уже начала запекаться.

— Убью, — прохрипел он.

Я покачал головой.

Собрав последние силы, он приподнялся и сел, опираясь на здоровую руку.

— Я убью тебя. И эту сучку, — сказал он.

Энджи пнула его ногой под ребра.

Превозмогая боль, он повернул голову, посмотрел на нее, улыбнулся и сказал:

— Прошу у дамы прощения.

— Роланд, ты всего-навсего получил сдачи, — сказал я. — На кой черт мы тебе сдались? Тебя должен волновать Сосия.

— Сосия — мертвец, — сказал он, и я заметил, что у него выбито несколько зубов. — Только он этого еще не знает. Большинство «святых» перешли на мою сторону. Войну он проиграл. Единственное, что ему осталось, — выбрать гроб поприличнее.

На секунду ему удалось открыть и второй глаз. И я понял, почему он так стремится убить меня.

Передо мной был мальчик с фотографии.

— Это ты…

Он зарычал, изо рта его фонтаном забила кровь, когда он попытался дотянуться до меня. Но ему не удалось даже привстать, и в бессильной ярости он сучил ногами и колотил кулаками по земле. А может, просто старался стряхнуть с себя осколки стекла, все сильнее впивавшиеся в тело.

— Убью, суки! — еще громче вопил он. — Убью…

Энджи посмотрела на меня:

— Если оставим его в живых, сами сыграем в ящик.

Я задумался. Один выстрел — это очень просто. Особенно здесь, в этих трущобах, где днем с огнем не сыщешь ни одного свидетеля. Один выстрел — и никаких тебе Роландов, и не о чем больше беспокоиться. Покончим с Сосией и вернемся к нормальной жизни. Я посмотрел на Роланда: он пытался встать, выгибаясь, дергаясь, подпрыгивая, как окровавленная рыба на газете. И я перестал его бояться. Роланд больше не чувствовал ни страха, ни боли — это был всего лишь порыв. Я внимательно смотрел на него и видел в этом здоровенном, кипящем ненавистью верзиле худенького голого мальчика с мертвыми глазами.

— Он и так уже не жилец.

Энджи стояла над ним, наставив револьвер и держа палец на спусковом крючке. Роланд посмотрел ей в глаза, но прочесть в них что-либо было невозможно — взгляд был спокойным и не выражал никаких чувств. Но и у нее не оказалось душевных сил добить Роланда, и она знала, что, сколько бы ни простояла над ним, это уже ничего в ней не изменит. В конце концов, передернув плечами, она сказала: «Счастливо оставаться», — и мы двинулись к бульвару Мелни-Касс, который находился в четырех кварталах от нас и горел огнями как воплощение цивилизации.

Глава 27

Мы помахали автобусу, он остановился и подобрал нас. Все пассажиры были черными. Разглядев нас получше — окровавленных, оборванных и грязных, большинство из них под различными благовидными предлогами перебрались на задние сиденья, подальше от подозрительной белой парочки. С тихим шипением закрылись двери, и мы поехали по шоссе.

Мы заняли места у кабины водителя, и я стал рассматривать наших попутчиков. Большинство были старше меня; были еще двое юношей, похожих на студентов, и молодая пара с ребенком. Все они смотрели на нас со страхом и отвращением, смешанными с ненавистью. Я думал о том, каково было бы парочке молодых негров в замызганной одежде, окажись они в вагоне подземки где-нибудь на «Юге» или в Белом Дорчестере. Неприятное, доложу вам, чувство.

Я сидел на первом сиденье спиной к водителю и смотрел в окно. На черном небе продолжали взрываться ракеты фейерверков. Но это был уже не большой салют — рассыпавшиеся звезды были и поменьше, и не такие яркие. В голове у меня все звучала фраза, которую я беспрестанно повторял, когда бежал по открытому месту, а из набитого бандитами автомобиля в меня летели пули. Страх и ненависть, не имеющие, по мнению ученых, ни цвета, ни запаха, приобрели в моем сознании и то и другое. «Черные суки»! — повторял я снова и снова. Я закрыл глаза, но и сквозь опущенные веки пробивался свет рвущихся над головой фейерверков.

День независимости.

* * *

Автобус высадил нас на углу Массачусетс-авеню и Коламбии. Я проводил Энджи до ворот дома. У самых дверей она тронула меня за плечо:

— Хирургу показаться не желаешь?

Я обследовал рану еще в автобусе и убедился, что меня лишь оцарапало, пуля прошла по касательной, как бритвой разрезав кожу. Это хоть и чертовски болезненно, но не смертельно. Нужно промыть рану, а для этого вовсе не обязательно бежать на переполненную станцию «Скорой помощи».

— Потерплю до завтра, — сказал я.

Занавески на окнах их спальни раздвинулись — Фил, изображая из себя детектива, вел наблюдение.

— Тебе лучше пойти домой.

Подобная перспектива, казалось, мало прельщала ее.

— Да, — сказала она с печалью в голосе. — Лучше.

Я посмотрел на ее лицо: запекшаяся кровь на левой щеке, порез на лбу.

— И как следует умойся, — посоветовал я. — А то выглядишь как статистка из «Мертвеца на закате».

— Всегда скажешь что-нибудь приятное, — сказала она, направляясь к подъезду, и тут увидела раздвинутые занавески. Энджи повернулась и долго — целую минуту — смотрела на меня большими, немного печальными глазами. — А ведь когда-то он был таким славным парнем. Помнишь?

Я кивнул. Конечно же, я помнил. Он был просто замечательным парнем.