а у меня не получалось смотреть на новеньких и не вспоминать себя в Манеже. Вот еще почему я не могла сопротивляться притяжению Полин. Она сделала все просто: постучала в первую дверь, на которую поиск в гугле указал ей, и не морочила себе голову, подыскивая что-то покруче, пошикарнее, подороже. Она даже не знала, чего ей удалось избежать. Теперь Полин прогуливалась тут, вся счастливая, не осознавая, что отыскала рай на земле совершенно случайно. Ей понравилось в Доме, чего и следовало ожидать. Все было так, как описывалось на сайте. Думаю, что с ее помощью я лечила свои собственные кошмары, воспоминания о приливах тревоги, что накатывали на меня в Манеже, когда я ничего не понимала и никто со мной не разговаривал. Хотя там это, наверное, было к лучшему.

Не всем, как Полин, повезло начать карьеру проститутки в тепличной обстановке. Именно благодаря новеньким старожилы Дома и даже я осознаем, насколько легкая у нас была рука. Ощущения как от неожиданного пробуждения. Вновь прибывшие задают тысячу вопросов, прежде чем налить себе кофе, пока мы лопаем печеньки и смеемся во всю глотку, задрав платья до живота. Помню я одну девушку: она бродила по узким коридорам как неприкаянная с сотовым в руке и с розовой сумочкой цвета фуксии, завязанной на талии. Этот предмет выдает твое происхождение как ничто другое. В случае этой девушки это был бордель сродни Манежу, где никто не стал бы рисковать, оставляя вещи без присмотра. Когда я решила заговорить с ней, она наградила меня взглядом поверх экрана своего сотового, который отчасти выдавал ее дискомфорт и нежелание общаться. Нравилось ли ей здесь? М-м-мда. Недостаточно денег, недостаточно сверхурочных. Мало клиентов. По тому, как она избегает беседы, я понимаю, что ей в новинку рассчитывать на коллег, чтобы вместе скоротать время. Видимо, ее карьера началась в борделе, где девушкам приходится топтаться в баре, подыскивая клиентов. И, может, в этом доме ввиду отсутствия ненужных передвижений у нее затекали ноги.

Я верила в то, что, вопреки ее нежеланию, нам удастся перевоспитать эту девушку. Как-то раз в разгаре смены Надин, у которой было немного свободного времени до следующего клиента, оделась, чтобы сходить за мандаринами к местному продавцу фруктов. Она спросила новенькую, принести ли ей тоже чего-нибудь. В ответ та широко раскрыла глаза и, оторвав взгляд от сотового, прошептала, посматривая в сторону стола домоправительницы:

— А мы имеем право выходить?

Горькое напоминание о Манеже, где не приветствовали прогулки. Надин опешила:

— Как это? Ну конечно, у нас есть право выходить, дорогуша! Мы все здесь свободные и независимые.

Но надо полагать, что эта свобода не смогла компенсировать нехватку сверхурочных, за которые в других местах хорошо платят. В Доме дополнительные услуги — чаще всего вопрос взаимной симпатии. Через несколько дней новенькая пропала, а еще через несколько дней никто уже не помнил ее имени.

Для того чтобы стать друзьями, нужно чуть больше, чем просто общая национальность. Иметь одну профессию тоже абсолютно ничего не гарантирует. Общение — вот на чем строится наша дружба с Полин. Мы говорим на одном языке, и не нужно сокращать или отшлифовывать мысль, чтобы с точностью передать ее суть. Желаемое достигается сразу же, инстинктивно.

В любом случае у нас от этого общения аж замирает дыхание, и мы почти забываем про работу. Наша коалиция «триколор» с шумом захватывает кухню, оставляя на галерке носителей немецкого: те не осмеливаются попросить нас хотя бы перейти на английский. Какое же это особенное удовольствие после долгих месяцев усилий стать иммигрантами, которые и палец о палец не ударят, чтобы влиться в общество! Девушки слушают нашу пустую болтовню, словно музыку, улыбаясь, когда мы ровным тоном говорим нецензурные вещи, — ну а почему бы и нет, никто ведь ничего не понимает! Порой они с неловким любопытством повторяют некоторые из слов, счастливые оттого, что пробубнили что-то по-французски. А нас не урезонить: мы голосим, хохочем, кричим в нашем собственном накуренном Cafe Procope, дуем кофе литрами и философствуем о прошлых и будущих клиентах. Мы с Полин смакуем наши умозаключения, поправляем друг друга в выводах, радуемся деталям, настолько естественным во французском языке. Мы должны заново построить и упорядочить целую вселенную, и нас пьянит эта работа, достойная титана. Да так, что каждый новый клиент заставляет нас вздыхать, как оболтусов, уставших от ничегонеделания. Когда Инге открывает дверь, объявляя о приходе нового клиента без предварительной записи, я иду знакомиться с ним, а сама молюсь про себя, чтобы ни одна из нас не была выбрана. Я вяло жму клиенту руку и щебечу свое имя, потому что мы заняты, господи, разве это не ясно? Каким отвратительным невеждой нужно быть, чтобы прервать коллоквиум по сравнительной семантике, на котором разбирают случаи употребления слова «член» и его бедных эквивалентов в немецком языке? Кто, если не мы, две мыслительницы из публичного дома, расскажет о поэзии французского языка, который видит разницу между «шишкой» и «хреном», между «влагалищем» и «киской»? Для обозначения тех же понятий сосед по другую сторону Рейна неизбежно будет мучаться с повторяющимися «Schwanz» для пениса и «Muschi» для вагины. Уж вряд ли нам поможет этот самый немецкий сосед, который только что выбрал Полин и ждет в зале, усевшись своими добротными толстыми ягодицами в кресло. Он весь светится в предвкушении того, что залезет на парижанку. Проклятый немец. Неужели этой войне так и не суждено кончиться?

— Можешь искать сколько влезет, для них единственный рассматриваемый вариант — это «Schwanz».

— Есть еще «Ріmmеl, но кто станет произносить «Ріmmel» в постели? «Ріmmel», так говорят маленьким мальчикам, когда запрещают им трогать свою штуку на людях.

— Ну правда, говорю тебе, помимо «Schwanz», нет других вариантов. У них чуть больше выбора, когда речь заходит о «киске», но по опыту скажу, что чаще всего они слишком застенчивы или слишком хорошо воспитаны, чтобы использовать слово «Votze», которое является прямым эквивалентом нашего «влагалище».

— Мне нравится «Votze». Звучит грязно.

— Нет другого слова, которое может принимать столько же оттенков, сколько принимает «Schwanz». Оно меняет свой смысл в зависимости от контекста. Может быть, существует одно-единственное слово, потому что это своеобразный символ?

— А кому нужно больше, чем одно слово? Пусть даже есть что-то магическое…

Но звонок, доносящийся из ванной комнаты, ловко обрубает нашу богатую беседу, которую придется отложить. Правда, между делом произойдет столько, что мы, скорее всего, забудем эту видимую часть лингвистического айсберга. Может быть, нам попадется клиент, немного говорящий по-французски, который заменит