«Я прибыл в Панаму [из Гуаябаля] в субботу вечером (24 января по григорианскому календарю. — В. Г.), а в воскресенье утром пошел в большую церковь, где с великим благочестием получил святое вероисповедание пред ликом нашей Блаженной Божьей Матери Непорочного Зачатия, — писал он в своем отчете. — Затем я отправился к главной страже и ко всем, кто присутствовал там, обратился следующим образом. Чтобы все истинные католики, защитники веры, преданные нашей Богородице Чистого и Непорочного Зачатия, последовали за мной в тот же день в четыре часа пополудни, дабы выйти навстречу врагу, с предупреждением, что тот, кто откажется сделать это, будет арестован за бесчестье, трусость и подлое пренебрежение своим долгом.

Все предложили мне свое содействие, кроме тех, кто сбежал от меня в Гуаябале; и, приведя их в должный порядок, я повел основную их часть к главной церкви, где пред ликом нашей Богородицы Чистого и Непорочного Зачатия поклялся умереть, защищая Ее. И я отдал Ей кольцо с бриллиантом стоимостью сорок тысяч пиастров в знак моей покорности, с клятвой на устах и сердечной мольбой к Ней о помощи. И все присутствующие с большим воодушевлением принесли такую же клятву.

Образы Чистого и Непорочного Зачатия впервые со дня сражения в крепости Чагре были пронесены во время общего шествия, в котором приняли участие все религиозные общины и братство кафедрального собора Святого Франциска, а также монахини Богородицы из [монастырей] Росарио, Сан-Доминго и Мерседес вместе со всеми святыми и покровителями религиозных общин. И все святейшие таинства во всех церквях были открыты и выставлены на всеобщее обозрение. Были проведены мессы, дабы мне сопутствовал успех. Я разделил со всеми мои драгоценности и реликвии, собранные во время моих странствий, пожертвовав их вышеназванным образам, святым и патронам».

Это был действительно благородный жест со стороны дона Хуана. Общая стоимость пожертвований оценивалась в 28 тысяч 450 песо. Монахи монастыря Нуэстра-Сеньора-де-ла-Консепсьон получили девять тысяч песо; доминиканцам были отданы массивное ожерелье из новогранадских изумрудов стоимостью 1500 песо и большая золотая цепь для Девы Розарий-ской; францисканцам достались бриллианты и иные драгоценности стоимостью 1200 песо и большая сумма денег для мессы; иезуитам президент подарил бриллиантовое кольцо и жезл с золотым навершием, украшенным бриллиантами, для Михаила Архангела.

Воскресным вечером 15 (25) января дон Хуан вывел свою армию из Панамы, «имея при себе три полевых орудия», и стал лагерем на равнине в лиге от города. В этом месте, называвшемся Мата-Аснильос, проходила дорога на Вента-де-Крусес.

Говоря о качестве своего войска, дон Хуан писал:

«Корпус людей, который я… привел с собой, состоял из двух видов: доблестных военных и лишенных мужества подлецов, многие из которых все свое имущество или плату, положенную им, оставили в крепости Чагре и в Пуэрто-Бельо, а большая часть моих людей состояла из негров, мулатов и индейцев — всего около тысячи двухсот, не считая еще двухсот негров из числа завербованных. У нас было мало ручного огнестрельного оружия, и оно было плохим по сравнению с тем, что нес враг. Ибо у нас имелись карабины, аркебузы и охотничьи ружья, но было мало мушкетов, поскольку их также оставили в Пуэрто-Бельо и Чагре.

Итак, мы сформировали армию из двух батальонов и кавалеристов, каковых было две сотни, сидевших на утомленных лошадях; их привели туда вместе с двумя большими стадами волов и быков, пригнанных пятьюдесятью погонщиками в надежде расстроить ряды врага. Вся армия выглядела живой и отважной, горевшей желанием ринуться в бой и не желавшей придерживаться каких бы то ни было правил для поднятия духа. Вот то, что я видел, и они сказали мне, что способны поразить врага словно молния».

По данным Фрогга, войско испанцев насчитывало 700 кавалеристов и около двух тысяч пехотинцев. В отчете Моргана утверждалось, что у испанцев было 600 всадников и 2100 пехотинцев. Иные данные приводит Ян Эрасмус Рейнинг: 2400 пехотинцев, 400 кавалеристов, от 600 до 700 индейцев и «большое количество негров».

В понедельник 16 (26) января в Панаме осталось очень мало народа. Большинство тех, кто мог носить оружие, находилось вместе с президентом аудиенсии в Мата-Аснильос. Женщины, дети, монахи и священники устремились в порт Перико, собираясь при первой же возможности уйти на судах в море. С собой они прихватили все самое ценное. В числе беженцев находились «капитан реки Чагрес» Франсиско Гонсалес Саладо и секретарь президента Антонио де Сильва, имевший приказ — в случае поражения испанского войска — увезти из города архив дона Хуана. Кроме того, Гонсалес и Сильва должны были уничтожить все лодки и барки в порту и на побережье залива, чтобы не дать корсарам возможности выйти в море.

Понедельник 17 (27) января прошел для испанцев в тревожном ожидании. Численность панамского войска возросла за счет прибытия 250 ополченцев из Верагуа под командованием губернатора дона Хуана Портуондо Бургеньо. Небольшие отряды добровольцев подошли также из соседних деревень.

Авангард войска Моргана показался вечером того же дня. Флибустьеры выглядели комично: они приплясывали и горланили пьяные песни. Один из испанских офицеров, желая подбодрить необстрелянных ополченцев, крикнул своему товарищу:

— Дон Гомес, нам нечего бояться! Взгляните, там не больше шестисот пьяниц!

Но когда из лесу вышли новые отряды врага, души многих защитников Панамы похолодели от страха. Дон Симон Гонсалес, бывший помощник капитана Гонсалеса Саладо, вдруг заявил, что имеет двух добрых лошадок, готовых умчаться прочь, и посоветовал всем держать своих мулов наготове, «чтобы последовать его примеру». Президент, возмущенный провокационными речами дона Симона, набросился на него с кулаками:

— Вы — трусливый цыпленок и вражеский шпион! Вы вселили неуверенность в наших людей на реке Чагрес, а теперь хотите сделать то же самое здесь!

Офицеру охраны было приказано забрать у паникера шпагу, отвести в тюрьму и заковать в цепи.

Утро 18 (28) января выдалось солнечным и безоблачным. Морган поднял свой лагерь примерно в семь часов и двинулся к Панаме под грохот барабанов, с развевающимися знаменами красного и зеленого цветов. Проводники, однако, предупредили его, что «лучше было бы здесь свернуть с большой дороги и поискать другой путь, ибо испанцы на главной дороге безусловно устроили засады и, сидя в них, могут причинить много вреда». Вняв этому совету, Морган повел своих людей через лес по холмам Толедо и спустился на равнину Мата-Аснильос. Там флибустьеры заняли позицию на склонах возвышенности, известной с тех пор под названием Передовая гора, где болото и заливные луга надежно прикрывали один из их флангов. Отсюда была видна вся равнина от отрогов сьерры до побережья Тихого океана; в центре этой панорамы лежала как на ладони Панама.

«В среду утром враг обнаружил себя идущим в направлении нашего тыла тремя эскадронами, в которых они имели две тысячи триста человек, как я точно узнал впоследствии, но раз за разом они образовывали круг, продвигаясь вперед к фронту нашей армии, — рассказывает дон Хуан. — Я назначил командиром нашего левого крыла [коменданта Портобело] дона Алонсо де Алькаудете, командиром правого крыла — губернатора Верагуа дона Хуана Портуондо Боргеньо [Бургеньо], а в центре — сержант-майора [дона Хуана Хименеса Сальватьерра]. К этому я добавил прямое указание, чтобы никто не двигался с места без моего приказа и чтобы, приблизившись на расстояние выстрела, три первые шеренги произвели огонь с колена, а после этого залпа они должны были уступить место арьергарду, чтобы ему продвинуться вперед и выстрелить и чтобы, даже увидев, что кто-то упал мертвым или раненым, они не покинули свою позицию, а до конца соблюдали этот порядок».