Сучетоков так увлёкся молниеносно разыгранной сценой, что не рассчитал силы нажатия на хлипкую дверь и неожиданно для себя ввалился в кабинет. В обычной обстановке это, конечно, выглядело бы крайне дерзко, но в данный момент главврач и милиционер восприняли больного чуть ли не как равного и едва ли не способного как-то исправить ситуацию. Они уже стояли у окна и наблюдали за тем, что происходило перед входом в здание. Там, на тротуаре, рядом с бетонной клумбой, в которой доцветали анютины глазки, агонизировало тело африканца, череп его был расколот, на асфальт вытекал мозг…

* * *

Да, разных чудес насмотрелся Виктор Казимирович за годы лечения. Впрочем, какое там лечение — так себе, общеукрепляющие процедуры, чтоб не сразу сдох, а могли докторишки на тебе несколько экспериментов поставить и пару диссертаций защитить. Так он понимал все эти методики.

Сегодня в отделение поступил новенький, и, как в таких случаях действуют в отношении лиц, невинно пострадавших или достаточно известных, его поместили в двухместную палату, а застеклённую дверь заклеили несколькими рядами газет. Впрочем, Сучетоков уже успел разузнать, что за птица приземлилась в их вполне уютном по нынешним временам гнезде, и теперь лишь выжидал удобного момента ошеломить высокого гостя своим явлением.

К сожалению, варианты встречи с новеньким, откровенно говоря, были ничтожны. Палата была снабжена всей необходимой сантехникой, еду видному человеку заносили внутрь, процедуры ему делали также в палате, а телефонная трубка у него была с собой, — на что ещё мог надеяться Сучетоков? Инсценировать пожар? Нарядиться в белый халат и прикинуться врачом? Вывернуть вечером на щите пробки? А если понарошку перепутать свою палату? Или зайти, чтобы позвать к телефону совсем другого человека? Ведь после того как они увидятся, их отношения резко изменятся. Правда, ещё неизвестно, в какую сторону.

Наибольший интерес для Виктора представляла история болезни нового обитателя их безнадёжного отделения. Неужели голубой? Да нет, вряд ли — эдакий шерстяной кабан может быть только гетеросексуалом. А если?

Стоя около загазеченной двери с мечтательным лицом, Сучетоков увидел, как открывается дверь последней перед спортзалом палаты. Виктор знал, что там разместился ещё один недавний постоялец, Парамон Синевол, убеждённый (как он себя представлял) натурал, даже учинивший Виктору при их знакомстве скандал за навязчивые расспросы сентиментального Сучетокова. Да это же очень кстати! Сейчас он затеет с Парамошей, не пожелавшим добровольно даже рассекретить своего имени (благо есть вполне доступные Виктору истории болезни), свару, ненароком заденет дверь и, как бы не по своей вине, станет для новенького непредсказуемым сюрпризом.

— Послушайте, любезный! — Сучетоков театрально простёр руку к высокому, плечистому парню, годившемуся ему в сыновья, который проходил мимо Виктора, направляясь, очевидно, в процедурный кабинет.

— Я тебе сказал: не базарь со мной. Понимаешь, я не только говорить — видеть тебя не могу, — Синевол ткнулся в дверь, расположенную рядом с палатой, около которой дежурил Сучетоков, но процедурная оказалась закрыта, и он слегка остолбенел, рассуждая, как теперь правильней поступить: сразу уйти к себе или всё-таки подождать медсестру, отлучившуюся, должно быть, совсем ненадолго.

— Мне на тебя тоже, может быть, смотреть неинтересно, а куда денешься? Как говорится, связаны одной цепью! — Виктор привычно растирал правой рукой нарост на лбу.

— Да это вы, педрилы, эту цепь и создали! Из-за вас теперь и натуралы подыхают! — Парамон с ненавистью уставился в полузакрытые глаза Сучетокова, который уже чувствовал, что безнадёжно влюбился в этого черноволосого дегенерата, мерцающего, словно лакированными, янтарными и вроде бы беспощадными глазами, однако же таившими, по наблюдению Виктора, пусть ничтожную, но всё же уловимую долю кокетства.

— Да брось ты! — бодрым, несколько подростковым голосом выкрикнул Сучетоков. — Ну а сам-то где заразился? По вызову ездил?

— Какое твоё козлиное дело?! — Синевол навис над Виктором и одурял его своим приторным потом. — Я не болен! У меня анализы берут. В расклад попал, понимаешь ты, чёрт драный?!

— Четвёртый раз, что ли, анализы? Ладно лапшу-то вешать! Да ты даже самому себе теперь правду не скажешь — от кого инфицирован. Потому и разницы никакой нет, будь ты весь из себя прямой или из нашего профсоюза, — Сучетоков увидел, как одеяло, которым было занавешено стекло на двери, расположенной напротив процедурной, отъехало в сторону и предъявило постоянно грустное лицо Марии Азиатской — героини нашумевшего телесюжета аппетитной Лолиты Руссо. — Я тебе дам один бесплатный совет: раз уж так судьба сложилась — тебе лучше быть среди тех, кто тебя поймёт и оценит, поможет, когда станет тяжело, решит твои проблемы.

Парамон отследил взгляд Виктора и повернул голову в сторону палаты Марии Азиатской. При этом его бревноподобная шея напряглась и на ней вызывающе выперла сонная артерия. Сучетокову показалось, что, если эта провокация продлится чуть дольше, он просто вопьётся зубами в столь притягательную для него шею. Но собеседник вновь уставился на Виктора наглым, таранящим взглядом, словно уже умудрился забыть о том, кто перед ним стоит и о чём они сейчас говорили.

— Сам посуди, разве я виноват в том, что ты ВИЧем обогатился? Не нужно на весь мир сердиться и на меня полкана спускать, — Сучетокову показалось, что Парамон несколько растерялся и, возможно, уже готов к некоторым уступкам. — Кто знает, сколько нам ещё плыть в одной лодке, вдруг мы как-нибудь и столкуемся?

Парень вдруг издал лающий звук и толкнул Виктора в грудь. От удара Сучетоков навалился на дверь и, испуганный, но довольный, вторгся в манившие его пределы, оказавшись во вместительном предбаннике.

— Ребята, вы что, очумели?! С утра такой хай устроили! Если вам у нас не нравится, мы вас выпишем, а скандалить здесь никому не позволено. Здесь же лечиться надо. Вот так! И девочку нашу не пугайте! — голос медсестры затекал в палату из коридора.

Парамон удалялся, негодующе ворча в пространство: «Погоди, гад, скоро тобой другие люди займутся!» Мария приоткрыла дверь и равнодушно следила за Виктором, который с тревожным вниманием вперился в рослого, полного мужчину, стоящего лицом к окну. Распалённая медичка, буркнув «Извините!», машинально закрыла Сучетокова в чужой палате и перешла на ласковый, кукольный голосок:

— Что, Машенька, разбудили тебя наши дяди невоспитанные? Иди, доченька, досыпай. Хочешь, я тебе в палату завтрак принесу?

— Мне-то есть о чём вспомнить — не зря пожил, понимаешь, поэтому я и готов к смерти, а он ещё ерепенится, думает, в жизни чудеса бывают. А чудес не бывает! — Виктор беседовал как бы сам с собой, на самом деле, всё ещё не решаясь первым заговорить с обитателем палаты, который теперь, уже явно оповещённый о вторжении, должен был обернуться и как-то прореагировать на незваного гостя. — Ой, извините меня великодушно! — Сучетоков, вместо того чтобы сделать шаг назад, прошёл вперёд и наконец-то очутился непосредственно в столь интересующей его палате. — Меня этот допризывник так огрел, что я думал, уже и не выживу. Просто нечеловеческая сила!