«Император был в негодовании. Он оказался оскорбленным до глубины души.

– Когда имеешь дело с французами, – сказал он, – или с женщинами, то нельзя отлучаться на слишком долгое время. Поистине нельзя предвидеть, что смогут внушить людям интриганы и что случилось бы, если бы там в течение некоторого времени не получали никаких известий от меня».

Его раздражение понятно. Имея дело с республикой, невольно привыкаешь к возможности заговора. Правда, военный министр пытался убедить императора, что заговор может иметь в своей основе чью-то тонкую интригу. Более того, он даже приводил наиболее вероятную кандидатуру творца всего заговора – член городского совета Фрошо. Наполеон, поначалу не слишком веривший в возможность прямой измены, очень скоро изменил свое мнение и очень беспокоился о том, что творится в Париже. Относительно же Фрошо он сказал, согласно Коленкуру, следующее: «Я хорошо знаю, что не всегда можно особенно полагаться на людей, которые смотрят на военную карьеру только как на ремесло, на выгодную спекуляцию и готовы служить всякому, кто оплачивает их риск соответствующим окладом, но ведь Фрошо высшее должностное лицо, человек с большим состоянием, отец семейства, обязанный показывать своим детям пример верности своему государю, которая является первейшим долгом каждого! Я не могу поверить в такую подлость…» Удаленность от Парижа играла скверную роль, что и говорить. Наполеон становился мнителен. Но была в этой истории еще одна сторона. О происшедшем непременно должна была узнать Европа! И это беспокоило Наполеона по-настоящему – и, надо признать, в данном случае у него были основания для беспокойства…

Даже если бы не произошло катастрофы, и Наполеон не потерял бы в России свою армию, безумная выходка Мале, поставившая на три дня весь Париж на голову, была очень скверным знаком. Это было предвестием заката для империи Наполеона.

В любом случае, Кутузов словно в воду глядел!

В Орше Наполеон был 18 ноября, а 20 уже стоял в Борисове, что на левом берегу реки Березины. Этот город представлял для императора исключительную важность, поскольку в нем каким-то чудом уцелел мост, пригодный для переправы.

Арман Коленкур вспоминает:

«…он (т. е. Наполеон. – Г. Б.) считал, что сосредоточение под Борисовом тех войск, которыми он располагал в этом районе и которые, наверное, в связи с происходящими событиями собрались там вместе, надежным образом обеспечивает отступление армии, которое теперь нельзя прерывать вплоть до Вильно. Он был уверен, что борисовский мост находится под крепкой охраной. Этот мост был важным пунктом. Уже давно император приказал привести его в оборонительное состояние, держал там войска, и, судя по тому, что он соблаговолил говорить мне, а также князю Невшательскому, он думал, что может рассчитывать на этот пункт.

Вечером, когда император лег в постель, он оставил у себя, как это часто бывало, графа Дарю и Дюрока, чтобы поболтать с ними; он задремал, а Дарю и Дюрок стали разговаривать между собой, ожидая, пока император окончательно заснет и можно будет удалиться. Через четверть часа император проснулся и спросил их, о чем они говорят.

– Мы мечтали о воздушном шаре, – ответил Дарю.

– Для чего?

– Чтобы увезти ваше величество.

– Да, положение довольно трудное. Вы, значит, боитесь попасть под замок в качестве военнопленных?

– Нет, не военнопленных, потому что вашему величеству такой хорошей участи не предоставят.

– Положение действительно серьезно. Вопрос осложняется. И все же если начальники подадут пример, то я все еще буду сильнее, чем неприятель. У меня больше, чем нужно, сил, для того чтобы пройти по трупам русских, если единственным препятствием будут их войска».

А сил, которыми мог бы воспользоваться Наполеон для обеспечения своего плана, становилось меньше с каждым днем. Е. В. Тарле пишет: «…у Наполеона было около 30–35 тысяч годных к бою людей, может быть, немного меньше или немного больше. Эти люди принадлежали больше всего к чисто французским частям. За ними тащились десятки тысяч итальянцев, немцев, поляков, голландцев, иллирийских славян, разноплеменных и разноязычных, не понимавших друг друга, ненавидевших друг друга и особенно свое начальство, рвущих друг у друга хлеб и те жалкие суррогаты пищи, которыми люди пытались утолить свой голод. Их засыпал снег, они мерзли, спотыкались и падали, голод и холод довели их до какого-то потемнения сознания. Они двигались как автоматы, падали, замерзали, умирали молча, и товарищи шли мимо, даже не пытаясь им помочь. Вокруг носились казаки, налетали порой с криком „ура!“ партизаны, били, кололи, рубили отстающих и обозников и скрывались, а иногда отрезывали целые отставшие части и принуждали к сдаче. Наполеон шел пешком в рядах старой гвардии, шел по глубокому снегу молча по нескольку километров».

Этот контраст – между гвардией и прочим воинством особенно сильно бросился в глаза Денису Давыдову:

«Подошла старая гвардия, посреди коей находился сам Наполеон… мы вскочили на коней и снова явились у большой дороги. Неприятель, увидя шумные толпы наши, взял ружье под курок и гордо продолжал путь, не прибавляя шагу. Сколько ни покушались мы оторвать хотя одного рядового от этих сомкнутых колонн, но они, как гранитные, пренебрегая всеми усилиями нашими, оставались невредимы; я никогда не забуду свободную поступь и грозную осанку сих, всеми родами смерти испытанных, воинов. Осененные высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, белых ремнях, с красными султанами и эполетами, они казались маковым цветом среди снежного поля… Командуя одними казаками, мы жужжали вокруг сменявшихся колонн неприятельских, у коих отбивали отстававшие обозы и орудия, иногда отрывали рассыпанные или растянутые по дороге взводы, но колонны оставались невредимыми… Полковники, офицеры, урядники, многие простые казаки устремлялись на неприятеля, но все было тщетно. Колонны двигались одна за другою, отгоняя нас ружейными выстрелами и издеваясь над нашим вокруг них бесполезным наездничеством… Гвардия с Наполеоном прошла посреди… казаков наших, как 100-пушечный корабль между рыбачьими лодками».

Описание, приведенное Давыдовым, невольно завораживает, не правда ли? Тут все наносные эмоции уходят прочь: движется военная элита, отборные воины, умеющие обыгрывать саму Смерть – на ее собственном поле! Это воины-победители – им не страшны никакие казаки! Неизбывная броня Наполеона!

Кутузову было хорошо известно, на что способна гвардия Наполеона! К этому времени в русской армии имелись колоссальные потери в численном составе. Причем речь идет не о павших на поле брани.

П. В. Чичагов. Гравюра В. Лемана

П. Х. Витгенштейн. Фототипия по оригиналу Дж. Доу