– Ну-ну, – Юнгеров закинул ногу на ногу, показывая, что готов слушать.

– А что «ну-ну»? Штука – та еще штучка! За его подвиги его должны постоянно отовсюду гнать…

– Ну так и гнали же! – улыбнулся Александр Сергеевич.

– Угу! – закивал Ермилов. – Гнали. Только странно гнали отовсюду – вроде как почти с повышением. Из разведчиков – в опера. А потом из своих органов выдавили, и он оказался в наших. Потрясающе! Вот он попал-то! Вот парню хуже стало! И не смотри на меня так! Если для тебя такие рассуждения новы или неприятны, то я теряюсь!

– Жду с дрожью вывода, что Штуку внедрили к нам, дабы он испортил тайно водные мотоциклы, – очень серьезно сказал Юнгеров и, не удержавшись, добавил одними только губами: – Подводно-диверсионным способом.

– Не надо, Александр Сергеевич! – вскинулся Ермилов. – Не надо! Я тоже на водиках наяриваю и каждого второго твоего рабочего-молдаванина в застенок пытать не тащу! Не надо! Штукин – это любопытная история. Как быстро он включился в работу! Экий штурманенок!

– Слушай, – устало поинтересовался Александр Сергеевич. – А хорошие люди для тебя есть?

Юрий Николаевич усмехнулся:

– А меня не нехорошие заботят, а непроверенные.

– А честные?

– Абсолютно честен только тот, кому абсолютно нечего присваивать!

Юнгеров вздохнул аж с пристоном:

– Ну что ты хочешь? Проверочные мероприятия Штуке устроить? Зачем? В чем его подозревать? У него в том лифте ого-го какая проверочка получилась…

Ермилов несогласно скривился:

– Да какая такая проверочка?! Не надо демонизировать… Никакая это не проверка была… Ну, не обосрался он, истериковать не стал – и что?… Это более-менее неплохо о нем, как о личности, свидетельствует, но никак не о том, что он абсолютно свой… Помнишь, я говорил тебе зимой, что от серьезных людей в Москве была информация о возможном внедрении к нам? С чего ты Егора-то в менты и определил? Так вот – не умерла та тема-то… Не умерла. Я, правда, как ни старался, более конкретной информации получить не смог. Это-то и настораживает…

– И что же ты на Штуку эту тему примериваешь?!

– А что? Вот если без эмоций: ты прикинь, Александр Сергеевич – ведь после того расстрела, куда парень случайно угодил и случайно выжил – какая перспектива открывается! Я бы на месте руководства оперуполномоченного Штукина задумался.

Юнгеров сердито встряхнул головой, словно освобождался от гипноза:

– Перебор, Юрий Николаевич! Так не бывает. Менты так не работают, им на такое дерзости и отвязанности не хватает, они инструкциями и моральным обликом до сих пор по рукам и ногам связаны… Еще немного и ты дойдешь до того, что и сам расстрел в лифте был организован, как акция прикрытия… Так не бывает…

– Не бывает, – согласился Ермилов. – Ты из меня параноика-то не делай, не надо… И насчет ментов – в принципе, с оговорками – согласен. Нетипично было бы такое для них. Но, как сказала одна приличная дама, задирая на себе юбку в матросском кубрике, – все когда-нибудь бывает в первый раз… И кто сказал, что после того расстрела Штука мог только ментов заинтересовать – как выживший и тем приблизившийся?… Тем, кто расстрел организовал, наверняка информация тоже, какая требуется, правильная поступила. И они могли вокруг Штукина засуетиться – втемную… По крайней мере, я бы, может быть, именно так и поступил бы… Такая мысль тебе в голову не приходила?

Александр Сергеевич не ответил. Он смотрел на Ермилова и думал, что он похож на Змея Горыныча и своим каркающе-хриплым голосом, и подвижным кадыком, и резко очерченными скулами, обтянутыми землистой кожей.

Юнгеров был начитан, но не системно, историю знал достаточно поверхностно, а иначе бы давно смог опознать Ермилова, как известнейшего извечного персонажа при Хозяине. Такие Ермиловы становятся Сеянами при Тибериях и Малютами при Грозных. В народном сознании одни в этих тандемах олицетворяют власть, а вторые – ужас этой власти. Потому что Сталин – это цель, а Берия – лишь средство. Ермиловы – они не товарищи, не слуги и не работники даже. Они – оборотная сторона монеты, что-то вроде стивенсоновского мистера Хайда.

Юнгеров очень часто бывал не согласен с Ермиловым. Но не умел с ним спорить, не мог убедительно возражать, а потому, как правило, – подчинялся. В такие мгновения Юрий Николаевич становился комендантом его души. Нет, конечно, бывали и взбрыки, но они, как ни странно, происходили после того, как Александру Сергеевичу заползали в голову неприятные мысли о том, что некоторые решения ему очень выгодно принимать Ермиловым… А такие не слишком благородные мысли возникали не так уж и редко…

Другое дело – Юнгеров понимал и то, что Юрий Николаевич был проверен тысячекратно и отличался безукоризненностью в технике выполнения любой операции. И он не набивался в друзья; хотя любил хозяина, но умел оставаться независимым в своей любви. Он обладал бесценными знаниями и навыками и при этом умел зарабатывать на них деньги – а такое встречается редко.

Александр Сергеевич подпер щеку рукой и спросил – вроде бы самого себя, но на самом деле, конечно, – Ермилова:

– Все эти разговоры о внедрении к нам… И тот расстрел в лифте… от одного корня идет?

– Скорее да, чем нет, – тут же ответил Юрий Николаевич.

Юнгеров кивнул:

– А если «да», то этот корень?… Кто? Не государство же? Не «эскадроны смерти» или «Белая стрела»?[49]

Ермилов ухмыльнулся:

– Ты знаешь, я люблю факты, а не аналитику. Фактов у нас настолько мало, что можно считать, будто их и нет вовсе. По расстрелу – ноль, по внедрению – ноль. Знаем только, что одно – точно было, второе – скорее всего будет. А может быть, тоже было, но мы не заметили. Все. Фактов нет – дальше начинается аналитика. Она бывает простая, а бывает очень сложная. Я – всегда за простоту. В чудеса разные, в сложные схемы я не верю. А если без чудес, то есть только одна фигура, которая хочет и может организовывать такие подлянки. Это – Гамерник. Все. Других могу обсуждать часами, но все это – вода.

Юнгеров закусил нижнюю губу, тяжело встал и перекатился с пяток на носки, держа руки в карманах:

– Значит, Гамерник?

Юрий Николаевич покачал головой:

– Я не знаю, он или не он. Фактов нет. Но я очень удивлюсь, если когда-нибудь мы точно узнаем, что это – точно не он. Я уже говорил, что в чудеса не верю. Мир устроен просто.

Александр Сергеевич машинально кивнул. Он знал, что Ермилов не верит в чудеса – он и не мог в них верить, не имея воображения и обладая психикой булыжника. Юрий Николаевич не верил в сверхъестественные силы, но верил в гонорар. Поэтому он не умел предчувствовать будущее, но знал, как его можно просчитывать…