Он сосредоточился на слабом огоньке новой жизни, на первых робких проблесках душевного пламени. В этой стадии атра ребенка едва отличима от материнской – это все равно что разыскивать свечку, горящую в середине костра. Но у Рамируса был опыт, и он знал, как искать. Без ведома Гвинофар он пристально следил за каждой ее беременностью – именно с этой целью он предложил Дантену взять жену из рода Заступников. Он давно желал изучить одну из них досконально.

Ни Гвинофар, ни Дантен, насколько он знал, не подозревали об этом. Не должны были подозревать.

Вот и он, новый пришелец, – свивает себе гнездышко на ближайшие девять месяцев. Пол пока неясен, и даже на человека он с виду еще не похож. Но Рамирус давно уже научился понимать, во что впоследствии разовьется даже самый малый зародыш. Вот и теперь он вглядывался в мерцание этой атры и ауры, разгадывал узоры ковра Судьбы.

То, что он говорил при этом, звучало как будто издалека, словно эхо в пещере.

– Я не вижу никаких признаков того, чтобы магия повлияла на дух или плоть твоего ребенка. Какие бы чары ни сопутствовали зачатию, его природы они не коснулись, и тебе нет нужды за него бояться.

– Хвала богам! Ты говоришь «он» – значит у меня будет мальчик?

– Да, в свое время плод станет мальчиком.

– Можешь ли ты… сказать еще что-нибудь?

Рамирус замялся. Он придерживался мнения, что пророчества – удел рыночных гадалок. Пусть ведьмы зарабатывают свои медяки, выдавая желаемое за действительное. Люди не могут смириться с мыслью о неверности будущего и охотно выкладывают деньги тем, кто делает его предсказуемым.

Тем не менее, будущий ребенок ясно показывал, кем он может стать. Одно его зачатие уже привело в движение колеса Судьбы. Опытный магистр замечает такие вещи и делает из них выводы, а особо искусный может предположить, какое будущее ожидает едва зародившегося младенца.

Рамирус делал это нечасто, но ради такой женщины был готов попытаться.

Он открыл себя волнам Силы, омывающим это дитя. Он видел в них не только атру самой Гвинофар, но и мысли всех обитателей замка, в первую очередь Дантена и Костаса. Все эти думы и намерения касались ребенка, его будущего. Некоторые магистры верят, что процедура такого рода приобщает их к Вселенскому Разуму – или к богу, ведающему судьбами всего живого. Рамирус, судивший куда более трезво, полагал лишь, что любая человеческая мысль, любой поступок оставляют след в океане Судьбы – след, доступный правдивому толкованию.

Зародыш, здоровый и крепкий, обещал благополучно родиться на свет. Ничего удивительного, если учесть происхождение его матери. Внешностью и нравом он, как и Андован, пойдет в Гвинофар. Рамирус сказал об этом королеве, и воспоминание об утраченном сыне прожгло ее пламенем любви и горя.

Укрепив себя для дальнейших усилий, Рамирус заглянул в будущее мальчика. Потоки великих возможностей били навстречу, мешая видеть ясно. Что за странные образы! Ничего похожего ни на жизнь обычного человека, ни даже на извращенное существование магистра… можно подумать, этому ребенку суждено стать чем-то совершенно иным, столь могущественным, что обычные мерки будущего неприменимы к нему.

Все это время Рамирус не переставал говорить – слова лились из его уст сами собой, без участия мысли.

– Он не будет героем, но герой явится на свет с его помощью. Собственной его Силы никто не измерит, но он будет испытывать Силу других. Он будет служить Смерти, менять судьбы мира и вдохновлять людей на жертвы, ни о чем этом не ведая.

Он открыл глаза. Гвинофар смотрела на него с неподдельным изумлением и немалым страхом. Он тоже был удивлен, хотя лучше скрывал свои чувства.

– Я сам не знаю, что все это значит, моя королева… знаю только, что это правда.

Прежде чем она успела что-то сказать, он увидел в небе что-то темное, стремительно летящее к ним. Сделав ей знак молчать и заострив все чувства с помощью магии, он сосредоточился на неизвестном явлении.

– Что это, Рамирус?

– Сон твой – стало быть, это видение порождает либо твой дух, либо его… Скажи мне сама.

Тьма надвигалась, распадаясь на отдельные крылатые фигуры, летящие клином, как птицы – но это были не птицы. Крылья у них были не такие, летели они не так, и чувствовалось в них что-то… скверное. Рамирус ощущал это нутром, как будто глотнул яду, который надо без промедления извергнуть вон. Ужас накатил на него, и шел этот ужас от летучих тварей: никакие другие существа на свете не могли бы вызвать в нем подобного чувства. Ему захотелось бежать, но он даже шелохнуться не мог – хватило его лишь на то, чтобы обнять за плечи прижавшуюся к нему Гвинофар. Зловещие летуны приковали его к месту, и вся его магия не могла этому помешать.

Что за дьявол!

Огромные, неизмеримо длинные крылья закручивали тучи воронками. Льдисто сверкнув в случайном луче, летуны вновь уходили во тьму. Дождь из вспоротых туч шел за ними сплошной стеной – Рамирус слышал, как он стучит по земле. Оказаться в тени их крыльев значило умереть. Он знал это так же верно, как заяц знает опасность, несомую тенью ястреба, но не мог ни бежать, ни хотя бы защититься от них. Одно их присутствие обратило его в камень.

Гвинофар закричала. Это был не просто крик, а исполненный муки вой – как у животного, которое хищники рвут на части. Рамирус еще крепче сжал ее плечи и невероятным усилием внушил ей и себе, что все это, каким бы ужасным оно ни казалось, происходит не наяву.

– Это твой сон, – прошептал магистр. – Управляй же им.

Она кивнула, закрыв глаза, и дрожь пронизала все ее тело – она пыталась прогнать чудовищ, отказать им в существовании. Но это не помогло. Тень крыльев надвинулась совсем близко, и Рамирус пришел ей на выручку. Он не желал знать, что может случиться дальше, пусть даже во сне.

Быть может, это икеты из древних преданий? Неужто они и в жизни были такими же страшными и с той же легкостью могли побороть магистра? Мысль эта обдавала холодом… но и вполовину не так, как следующий вопрос: что делают эти существа, давно вымершие, во сне королевы Гвинофар?

Вожак клина с воплем, от которого содрогнулся самый воздух, внезапно поворотил назад. Остальные последовали за ним, такими же криками изливая свою злобу против Силы, не пускавшей их дальше. Черный смерч, поднятый их крыльями, прошел по земле у самого круга камней и тут же пропал. Вскоре вся стая скрылась за тучами. Рамирус испустил вздох облегчения и разжал пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в плечо Гвинофар. Просвет в тучах окрасился кровью заката, как будто чудовища, пролетая, ранили само небо.

Гвинофар с трепетом посмотрела на него. Выражают ли его глаза тот же страх, который он видит у нее на лице? Страх скрыть труднее всего.

– Пожиратели душ, – прошептала она.

– Да, по всей видимости. – Воздух странно посвежел, как будто после грозы. – Не могу сказать наверняка, потому что никогда их не видел.