– Как она умерла? – осведомился Тамил.

– Упала откуда-то, сломав несколько костей, и утонула. Очень похоже на самоубийство, хотя о подробностях пока трудно судить. Мне думается, она бросилась с утесов к северу от Тоннарда на камни внизу, и река унесла ее.

– На теле имеются чары, – заметил Тамил.

Двое других, прищурясь, насторожили свои колдовские чувства. Тирстан тихо выругался – осадок, о котором говорил Тамил, был так слаб, что его обнаружение потребовало недюжинного мастерства.

– Ее убили не они, – сказал наконец он.

– Да, но они могли побудить ее покончить с собой.

– Ты хочешь сказать, что на самоубийство ее толкнул кто-то из нас? – вскричал пораженный Канет.

– Может статься.

– Уж не твой ли таинственный магистр? – посмотрел на Тамила Тирстан.

Темные глаза Тамила, прикрытые пергаментными старческими веками, встретили его взгляд не мигая.

– Теперь это представляется весьма вероятным, не так ли? Она избежала нашего правосудия, но дома ее ждал еще более суровый судья.

– Упала с высоты и разбилась, – задумчиво произнес Канет. – В этом есть некая справедливость, верно?

– Ее хозяин подчиняется тому же Закону, что и мы. То, что она сделала в башне Саврези, – оскорбление всему нашему братству, – указал Тамил.

– Теперь она поплатилась за это, – вздохнул Тирстан. – А смертных мы позабавили казнью Рави. Будем считать дело закрытым?

– Мы так и не узнали, кто был ее хозяин, – засомневался Тамил.

– Думаю, это он отправил нам тело вниз по реке, – вставил Канет. – Принес свои извинения, так сказать.

Старческие глаза уставились на него.

– Значит, где-то есть магистр, использовавший смертную, чтобы проникнуть в наш город. Заславший к нам шпионку. Чего он хочет? Разорить наших покровителей, отнять то, что принадлежит нам по праву?

– Это не противоречит Закону, – возразил Канет.

– Верно, – поддержал его Тирстан. – И даже весьма хитроумно.

– Однако, – добавил Канет, – если ты хочешь поискать его за пределами Гансунга – сделай милость, ищи. Мы с Тирстаном позаботимся о городе, пока тебя не будет.

Тирстан, видя, как разозлился Тамил, старательно скрыл улыбку.

Канет, бормоча заклинания, провел рукой над покойницей. Мертвое тело содрогнулось, и из него полилась вода – сперва струйками, потом бурным ручьем. Когда потоп прекратился, на столе осталась лишь пригоршня пепла.

Тирстан убрал магическую оболочку, и ветерок из окна быстро рассеял смрад. Тамил жестом усилил ветер, и тот, подхватив пепел, унес его прочь.

– Все как будто? – спросил он.

Миг спустя от башни в разные стороны разлетелись три большие птицы. Если кто-то из смертных и обратил на это внимание, то промолчал.

В лесу, на тщательно расчищенном месте, горел костер.

Посмотрев на пламя, Камала достала из кожаного кошелька под плащом горсть драгоценностей: звездчатые сапфиры, кубические алмазы, золотую брошь с речным жемчугом.

Какой-то миг она колебалась. Выросшие в бедности не привыкли разбрасываться добром. Может, оставить это себе? Хотя бы на память?

Нет, слишком опасно. Она их надевала в тот вечер – пользовалась магией, пока они были на ней. На них ее с Рави отпечаток. Платье – другое дело. Она так пропитала его кровью и смертью принесенной в жертву крестьянки, что почти полностью стерла собственные следы. Драгоценности такой обработке не поддаются.

Самоубийство, впрочем, было самое настоящее. Они должны были это увидеть, осмотрев тело. Но если она не избавится от драгоценностей, все ее усилия пропадут впустую.

Шепча заклинания, Камала зажала их в руке. Когда она разжала горсть, там остался только песок. Она высыпала его в огонь и приняла меры, чтобы он сгорел без остатка. Пепел угасшего вскоре костра ничем не отличался от пепла любого другого кострища.

Угли остыли, и лишь тогда Камала ушла, оставив позади город своего детства.

– Добро пожаловать, учитель.

Коливар откинул с глаз растрепавшиеся от ветра волосы и оглядел место, выбранное его бывшим учеником для встречи. С одной стороны холма, где они оба стояли, высился гранитный северный кряж: внизу густой сосняк, вверху сверкающие снежные шапки. С другой стороны, в речной долине, притулился небольшой городок. Маленькие окошки, изобилие печных труб и крутые скаты крыш говорили о том, что снег и холод здесь частые гости. Коливар знал, однако, что это еще не самый дальний север. За городом лежит местность, где, как говорят, способны выжить одни только магистры и ведьмы.

Он с трудом отогнал от себя эту мысль. Слишком многое связано у него с этим краем, в том числе и то, о чем он дал зарок не вспоминать никогда. В долгой жизни магистра такие зароки нелегко исполнять. Через несколько веков перегородки памяти истончаются, и одни воспоминания просачиваются к другим.

Порой это бывает опасно.

Коливар вдохнул холодный, освежающий воздух и вернул себя из прошлого в настоящее.

– Ты сказал, что дело важное, Сула. Не ко всякому я отправился бы на другой конец света, но ты никогда не тратил моего времени попусту, и я решил в твою пользу.

– Вы оказываете мне великую честь, учитель. Коливар, махнув рукой, прервал его дифирамбы.

– Я уже перестал им быть.

Сула не стал возражать, но остался при своем мнении. Один из немногих учеников Коливара, он так до конца и не принял правила, согласно которому бывший наставник становится не союзником, а соперником нового магистра. Коливар старался держать его на расстоянии, чтобы помочь ему усвоить этот последний урок, но преданность Сулы, надо признаться, казалась ему интригующей. Чувства такого рода редко переживают Переход, а последующее погружение в магистерскую политику убивает их окончательно. Сула – редкостное явление.

«Политика бессмертных… После нескольких веков жизни ты начинаешь причислять себя к богам древности, которые, согласно мифам, вечно ссорились, дрались и обманывали друг друга, как дурно воспитанные дети. Разве может обыкновенный человек быть выше их? Твои родные и все, кого ты любил, давно умерли, взлелеянные тобой замыслы сверкнули на миг и пропали во мгле времен… тебе остаются лишь равно бессмертные, равно могущественные и равно скучающие».

Любой другой учитель, помимо Коливара, рассматривал бы верность Сулы как слабость и воспользовался бы ею в своих интересах, разгромив Сулу напрочь в первые же столетия. Но Коливар был не столь кровожаден, и его забавляло, что Сула со своим идеализмом столь долго остается нетронутым. Ставить ему палки в колеса, как это заведено у магистров, – плохая награда за столь редкий дар.