— Мои солдаты получат приказ отпустить его восвояси при любом исходе нашего поединка со Сташевским. Да ты, я вижу, не веришь мне? — насторожился ее молчанием Марше. — Ну так я поклянусь. Я клянусь тебе Марией. Это имя моей матери, моей невесты и Пресвятой Девы. Этих трех женщин я уважал и ценил больше всех живых существ на свете. Это было святое для меня имя, но теперь к нему присоединится имя любимой женщины. Твое имя, Жюли.

И он снова приник к губам Лидии — так стремительно и пылко, что она даже не успела сказать, как ее зовут на самом деле. А потом подумала, что и не нужно ему знать этого. Зачем?..

Наконец Марше уснул. Он уснул, крепко обнимая Лидию, и она долго лежала в кольце его рук, бездумно улыбаясь и хмурясь бездумно, слишком измученная духовно и физически для того, чтобы злиться, или проклинать, или тосковать. Все, на что были направлены силы ее ума и души, было — не уснуть. Спать ей было нельзя, никак нельзя.

Наконец руки Марше ослабели, и Лидия поняла, что он забылся накрепко. Теперь можно было вставать.

Она сползла с постели и накинула на себя одну только сорочку. Ее чудное голубое платье на зеленом чехле валялось на полу, и чулки, и панталоны, но Лидии и в голову не пришло их поднять. Зачем? Ничто из этого ей больше не пригодится!

Никогда.

Она оглянулась на спящего Марше и удивилась тому, что не чувствует ни злости, ни ненависти к этому человеку, который разрушил все ее мечты.

Он не виноват. Он просто орудие судьбы! Если бы они встретились в другое время, в другом месте…

Да! И еще с Алексеем встретиться бы в другое время и в другом месте!

— Adieu! — прошептала Лидия и вышла.

Прощай… Прощайте все!

У двери стоял часовой. Он схватился было за ружье, но при виде полуобнаженной женской фигуры только тихо хмыкнул и вытянулся во фрунт, не решившись задержать любовницу своего лейтенанта.

Лидия дошла до своей комнаты, минуя дремлющих часовых, стоявших у лестницы (по большей части солдаты спали в зале первого этажа вповалку, охраняли здесь только главную лестницу), но они после сытного ужина осоловели и почти не обращали внимания на ее невесомые шаги. К тому же они тоже знали, кто такая Лидия, то есть Жюли…

Итак, она вошла в свою спальню и приблизилась к сундуку. Нажала на потускневший гвоздик, украшающий крышку. Гвоздик чуть приподнялся, она вытащила его, и крышка легко сдвинулась. Сбросив рубашку и дрожа от холода, Лидия торопливо переодевалась. Ее лифчик, ее трусики и колготки, ее свитерок и юбка.

Заплела волосы в косу. Наклонилась и пошарила под своей кроватью. Туда она закинула утром туфли — свои туфли! — потому что они совершенно не шли к бледно-голубовато-зеленому великолепию ее платья. Но теперь снова пришло время их надеть. И епанча… ага, вот она валяется, по-прежнему вся в сене, как и любимое бархатное платье.

Лидия завернулась в плащ и снова вышла в коридор. Дверь на черную лестницу была рядом, и она неслышно спустилась по ступеням. Шагнула к двери, ведущей во двор, и запнулась на пороге, потому что рядом выросла высокая фигура.

Это была Фоминична.

Лидия испуганно отпрянула, однако нянька не шелохнулась, не подняла крик.

Мгновение они молча стояли рядом, потом нянька медленно, тяжело опустилась на колени, склонила голову. И замерла, не проронив ни звука.

То ли боялась нарушить ночную тишину, то ли была не в силах сказать то, что хотела.

Да и неважно все это было — слова, слова…

— Ничего, — чуть слышно проговорила Лидия. — Ничего. Я ухожу. Помоги мне выбраться со двора, чтобы не заметили часовые. И еще… мне нужна лошадь.

Фоминична так же медленно и тяжело поднялась. Потом поманила Лидию за собой. Они шли к черной кухне — здесь готовили еду для прислуги, а вчера тут же варили для солдат. Но сейчас здесь царила тишина. Объевшиеся французы крепко спали.

У самой двери Фоминична нагнулась и подняла большой разноцветный половик. Под ним темно блеснуло металлическое кольцо — крышка подпола!

Фоминична бесшумно сдвинула ее, села на пол и опустила ноги в темноту. Спрыгнула; снизу показалась ее рука, махнула.

Лидия не колеблясь спрыгнула следом. Фоминична поймала ее внизу и помогла удержаться на ногах.

Повлекла за собой. Лидия ничего не видела, но нянька двигалась уверенно и быстро.

— Ишь спят, — пробормотала она вдруг. — Объелись да спят. Хотели было мы с Кешей… да и другие с нами бы пошли… с ножичками-то, да Алексей Васильевич сказал, чтоб его не бесчестили ночным душегубством.

Лидия зябко вздрогнула и плотнее укуталась в епанчу.

Прошли еще несколько шагов.

— Ты знала, что я Ирину травила, аль нет? — вдруг просто, буднично проговорила нянька.

Лидия споткнулась.

— Я, да… — со вздохом повторила Фоминична. — Сначала тебя извести хотела. Я ж чуяла, что чрез тебя беда для моей барышни будет. Ну и так тебя, и этак… И водой обливала — ты-де по ночам с домовым носишься, — и лоскутки савана тебе подсунула… А Иринушка моя как прилипла к тебе, так и отлипнуть не может. Да еще и сказала: ежели, мол, тебя кто-то со свету низведет, я того человека возненавижу! Меня, значит, возненавидит? А ведь я ее вырастила. На руках носила, ночей рядом с ней не спала, сиротинкою… А тут еще Алексей Васильевич разума от тебя лишился. Ну, думаю, надо что-то делать. Знала я, что Иринушке от грибков да медку неможется, что доктора ей не велели это есть, но я давай ее потчевать. А сама слух распускала, будто ты ее травишь… Разве знала я, что она этак-то расхворается? Разве знала я, что ты этого доктора добывать кинешься? Разве знала я, что все этак-то…

Голос ее оборвался. Лидия молчала. Все это не имело уже никакого значения. Прошлое — прошло.

— Простишь меня аль нет? — снова заговорила Фоминична.

— Лошадь мне достань, — сказала Лидия. — Мне в Москву нужно. Побыстрей.

Фоминична вздохнула. Кажется, это был вздох облегчения… Ну что ж, Лидия понимала ее!

В сырой, спертый дух подвала внезапно ворвалось дуновение свежего ветра, и вдруг прямо перед Лидией забрезжили звезды.

Фоминична подтолкнула ее вперед:

— Вылезай и жди. Да не ходи никуда, а то заблудишься — не отыщемся потом. Жди, приду скоро!

Лидия выползла из подземелья наружу, присела на траву. Холод мигом начал пробирать до костей, но куда сильнее донимал сон, и она с наслаждением покорилась ему. Неведомо ведь, сколько придется ждать Фоминичну, а она не спала аж две ночи!

Сон был как такое же подземелье, из которого она только что вылезла. Только ни единой звезды в него не заглянуло, ни единого проблеска света не блеснуло. И сначала Лидия думала, ей снится, что ее кто-то тихонько подтолкнул в бок:

— Проснитесь, барышня!

Она так и вскинулась от звука знакомого голоса: