Бурные политические события первой половины ХIХ века, в частности, взлёт и падение Наполеона Бонапарта, французские революции прошли для Шопенгауэра словно в мире ином, который имел к нему лишь косвенное отношение; разве только иногда вызывали беспокойство за собственную безопасность. Он был всецело занят самим собой, своим творчеством, а дружил только со своей собакой.

«Вид всякого животного даёт мне непосредственную радость, – признавался он, – и у меня при этом становится теплее на сердце; больше же всего радует меня вид собак, а затем и всех свободных животных… Наоборот, вид людей возбуждает у меня почти всегда решительное отвращение; ибо они сплошь да рядом, за редкими исключениями, являют самое отталкивающее безобразие во всех его отношениях и формах… Воля на высшей ступени своей объективизации даёт совсем не привлекательное, а отвратительное зрелище».

Пожалуй, тут камень в «философский огород» Гегеля, сторонника всеобщего прогресса.

Материальное бытие, считал Шопенгауэр, с полным основанием именуется действительностью, ибо оно определяется действиями людей. Действие направляется волей, преимущественно бессознательной. И всё это обретает смысл в том случае, когда есть воспринимающий субъект, когда появляется какое-либо представление о мире. Объект и субъект существуют только в единстве. Нет объекта без субъекта. Воля первична для одного и другого. В природе господствует необходимость. Чтобы преодолеть её, следует выйти за её пределы в царство благодати.

Шопенгауэр – дерзновенный, интеллектуальный искатель – в частной жизни был заурядным обывателем. Чрезмерно заботился о своём здоровье и благополучии, приходил в неистовство оттого, что его не прославляют, был равнодушен к чужим страданиям, приветствовал подавление рабочих во время революции 1848 года. Возможно, пессимизм Шопенгауэра подпитывался уязвлённым самолюбием.

Оптимизм он называл измышлением плосколобых болтунов и «поистине бессовестным воззрением, горькой насмешкой над невыразимыми страданиями человечества». И всё-таки, опровергая собственные слова, старался жить как можно дольше.

По иронии судьбы сочинения Шопенгауэра обрели популярность среди тех, кого он глубоко презирал – сытых и самодовольных буржуа. Их время наступило после того, как на Западе прокатилась волна революционных выступлений, во многих странах установился прочный полицейский режим. Острые высказывания Шопенгауэра воспринимались обывателями как пикантная приправа к пресной умственной пище.

Популярность его идей определялась вовсе не тем, что публика за два-три десятилетия резко поумнела. Таких чудес не бывает. В середине XIX века одним из властителей дум на Западе стал Томас Карлейль – романтик и революционер не в социальной, а в духовной сфере. Он воспевал сильную личность, героев. По его словам, великий человек – «свет, озаряющий мир, освещающий тьму мира; …источник природной оригинальной прозорливости, мужества и героического благородства, распространяющий всюду свои лучи».

Под эту категорию Шопенгауэр никак не подходил.

«Настоящий герой, – утверждал Карлейль, – всегда труженик… Его высшее звание – слуга людей. Он – первый рабочий на подённом труде своих сограждан, первый мститель за неправду, первый восторженный ценитель всего благого… Он вечно стремится к недостижимому идеалу».

Он понимал, что настало время промышленного производства, когда «руководители промышленности… будут, в сущности, вождями мира. Если в них нет благородства, то на свете никогда больше не будет аристократии».

Верное замечание. Хотя в условиях буржуазных демократий власть стала принадлежать прежде всего крупному капиталу, тем финансовым магнатам, которые, по Карлейлю, исповедуют «философию свиней», старающихся урвать из общей кормушки предельно больше для себя.

Как проявить свои способности в обществе, где господствуют идеалы буржуа: стремление получить максимальную оплату за минимальный труд или вовсе существовать без труда, за счёт спекулятивных махинаций или на ренту, как Артур Шопенгауэр?

Последние герои уходили в прошлое вместе с остатками феодализма. Усилия реанимировать героическую эпоху были тщетными. В период социальных конфликтов на первый план – как герои – вышли революционеры, террористы, анархисты. Все это было проявлением бунта личности: от мыслителей-индивидуалистов до вождей и активных деятелей социалистического и коммунистического направлений.

Только во второй половине ХIХ века, когда в Европе укрепилось господство буржуазии, крупного капитала (несмотря на существование трёх империй), Артур Шопенгауэр наконец-то стал известен как философ, а не как сын писательницы Иоганны Шопенгауэр. Это объяснялось не столько убедительностью его философской системы, сколько его остроумными, нередко мудрыми афоризмами, размышлениями на разные темы.

Вот, к примеру, его суждение о спиритизме и бессознательном:

«Когда кто-либо вопрошает, как оракула, стучащий стол и стол верно возвещает ему прошлое и даже будущее, то это можно объяснить тем, что стол доводит до его сознания уже известное ему бессознательно. В нас таится скрытый пророк, который становится явным в сомнамбулизме и ясновидении, когда он возвещает нам то, что было или будет у нас в бодрствующем состоянии, – бессознательном. Также в глубоком сне он знает всё и пытается иногда довести это до сведения мозга в аллегорических снах, реже – в непосредственных видениях. Но часто он не может донести до мозга ничего, кроме смутного предчувствия».

Надо лишь уточнить: в последней фразе под словом мозг, по всей вероятности, подразумевается рассудок. Нетрудно заметить, что эти идеи воспринял и активно использовал Зигмунд Фрейд, в юности много читавший Шопенгауэра.

Лев Толстой написал Афанасию Фету в августе 1869 года: «Не знаю, переменю ли я когда мнение, но теперь я уверен, что Шопенгауэр – гениальнейший из людей. Вы говорите, что он так себе, кое-что писал о философских предметах. Как кое-что? Это весь мир в невероятно ясном и красивом отражении. Я начал переводить его. Не возьмётесь ли и вы за перевод его? Мы бы издали вместе. Читая его, мне непостижимо, каким образом может оставаться его имя неизвестным? Объяснение только одно – то самое, которое он так часто повторяет, что “кроме идиотов, на свете почти никого нет”».

…Восторги Льва Толстого несколько преувеличены. Но, безусловно, Артур Шопенгауэр остаётся в ряду крупнейших мыслителей человечества. С ним можно соглашаться или спорить, однако читать надо хотя бы ради духовного общения с умным собеседником.

Порой кажется странным его убеждение в существовании двух основных философских лагерей: идеализма и материализма. Он утверждал, что Мир есть наше представление: «“Нет объекта без субъекта” – вот положение, которое навсегда делает невозможным всякий материализм». На основе знания и в нём «мир только и существует»; без знания «его нельзя даже мыслить, ибо он всецело представление и в качестве такого нуждается в познающем субъекте как носителе своего бытия».

Да, нельзя судить о существовании мира, если не воспринимаешь его, не мыслишь, не представляешь. В стиле Декарта можно заявить: «Я мыслю Мир, значит, он существует». И надо бы добавить: существует для меня. Но точно так же он существует и для всех прочих теперь, и в прошлом, и, можно надеяться, в будущем.