Быт воинов неприхотлив, а воевода Урманин всегда делил со своими людьми тяготы и невзгоды их ратной стези. Если пеший марш – так слезет с верного гнедого жеребца Лиса и чеканит шаг вместе с корсунскими стратиотами, коих подготовили десятники-русичи. Если вечерний привал – так ест из одного котла с простыми мужами пресную кашу, едва сдобренную льняным маслом да горстью вяленого мяса. А когда приходит время сна – так спит на свернутом потнике, положив под голову седло, а сверху укрывшись плащом.

Тосковал только ночами воевода по жене молодой да по сыну малому, а тоску гнал тяжелыми думами о будущем княжества – точнее, царства! Все ли сделал, получилось ли осуществить то, что хотел? Нет, планов еще очень много, но все же – взойдут ли те семена, что уже посеяны? Станет ли союз Алании и Тмутаракани нерушимым, крепким, как союз родных братьев? Оставят ли в покое русские князья вотчину Ростислава и удержатся ли его потомки от борьбы за киевский престол? А если не удержатся – выйдет ли из этого что-то путное? Но самое главное – сумеет ли Тмутаракань набрать такую мощь, чтобы на равных встретить в будущем самого жестокого, самого коварного, самого сильного русского врага – Батыя-хана и его монголо-половецкую орду?

На этот вопрос Андрей не мог найти ответа. Никак не мог…

Но однажды он увидел сон.

Очень необычный сон.

Осень 1236 г. от Рождества Христова

Переправа через Итиль[52] в нижнем течении реки. Монгольское войско

Субэдэй[53] неотрывно смотрел на противоположный, низкий берег Итиля, силясь узреть врага своими старыми, потерявшими орлиную зоркость глазами. Когда будущий военачальник Чингисхана был молод, он мог поразить стрелой яблоко с двухсот шагов. Но молодость осталась далеко в прошлом… И все же шестидесятилетний нойон был еще достаточно крепок, чтобы выдержать в седле многодневные марши, и достаточно силен, чтобы при случае располовинить врага верной саблей из черной индийской стали кара-табан. Пусть глаза его сейчас подводили и не могли разглядеть старого врага, Субэдэй чувствовал его приближение, он знал – урусы[54] из Тамтаракая и их презренные союзники асуты[55] где-то рядом. Не могли они упустить момент, чтобы не встретить огромную орду в самом уязвимом месте ее пути – на переправе. Не случайно же легкие разъезды кипчаков[56], присягнувших кагану Тамтаракая на верность, всю последнюю седмицу кружили вокруг орды, словно осы! Нет, враг был рядом, и Субэдэй отчетливо чувствовал его приближение своим волчьим нутром.

А потому старый, опытный полководец, верно служивший самому Темуджину, послал вперед тумены покоренных. Да, вместе с нойоном «последним походом» руководят многие Чингисиды. Например, Бату, сын Джучи и внук Чингисхана, признанный старшим над родичами. Его братья Мунке, Бучек, Берке, Гуюк, Орду. Даже неудачник Кюльхан, сын Темуджина, подчиненный собственному племяннику! Но Бату слушает Субэдэя, соглашается с его решениями, доверяет его мудрости… И потому покоренные воины из самого сердца Азии сегодня первыми переправляются через Итиль – неистовые бойцы-туркмены, пешие гулямы[57] Хорезма, всадники-бажигиды[58] и рать мордуканов[59]. Лишь один из четырех монгольских туменов последовал вместе с ними, а именно легкие лучники Кюльхана: их присутствие укрепит верность покоренных мусульман и итильских союзников, коли покажется рать урусов. А в том, что она скоро покажется, Субэдэй не сомневался ни на мгновение и лишь терпеливо ждал, поднявшись на гребень самого высокого холма на правом берегу Итиля.

Впервые он увидел ровные ряды урусских копейщиков четырнадцать лет назад, после того как прошел с боями Грузию и Ширван. Тогда войско монголов было уже ослаблено многочисленными схватками с отважными горцами. И хотя Субэдэй берег своих воинов, неизменно посылая вперед тумен курдов и тюрков, Ширванское ущелье миновало едва ли пятнадцать тысяч батыров.

Их встретила вражеская рать вдвое большая числом. При одном только виде стройных рядов рослых, закованных в пластинчатую броню крепких мужей с огромными червлеными щитами, да лесом копий над их головами, нойона охватило предчувствие неотвратимой беды. Не менее десяти тысяч пешцев-урусов перегородили выход из ущелья, а многочисленная конница асутов встала на крыльях вражеской армии. Но ни горячий, яростный в битве Джэбэ, ни мудрый, даже в самой лютой сече сохраняющий хладнокровие Субэдэй не отступили. Не раз монголы под их началом побеждали превосходящими силами врага! И тот раз не должен был стать исключением.

Атаку начали конные стрелки, поскакавшие к монолитному строю урусов. Они мчались во весь опор, легко набирая скорость, – и вои врага склонили копья навстречу, ожидая принять на них удар монгольских всадников. Глупцы! Не доскакав до первого ряда шагов триста, лучники развернули лошадей и пустили в воздух целый рой стрел. Короткие, тугие монгольские луки с двойным изгибом метчут стрелу на четыреста шагов, а с трехсот пробивают кольчугу двойного плетения. Сотни смертельных снарядов обрушились на врага сверху, забирая их жизни – и расстраивая ряды несокрушимой до того пехоты.

Лук не раз приносил победу монголам в битве. Мог принести и тогда – но урусы, приученные кипчаками к степной войне, споро закрылись щитами, будто превратившись в гигантского броненосца, а вперед выдвинулись уже их стрелки. Они были вооружены невиданными до того степняками длинными луками, практически в человеческий рост, – и на трехстах шагах дотянулись до защищенных лишь кожаными доспехами всадников. Отступили они, вышли за пределы поражения стрелков урусов, вновь засыпали врага смертельными снарядами на предельной уже для себя дистанции. Но последние отступили за линию щитов, скрылись за надежной защитой.