— Какие обстоятельства! — перебила она. Она начала закипать. — Я же не рассказываю тебе о своих проблемах! Ты действительно хочешь уехать от меня?!

— Я не хочу. — Я попытался взять ее за руку, но она ее отдернула. — Я должен. Давай я отвезу тебя сейчас, куда ты скажешь…

— Мне некуда ехать! — выкрикнула она. — Ты отлично это знаешь! А вдруг у моего дома меня подстерегают бандиты! Ты не можешь меня вот так взять и бросить!

Я молчал, глядя перед собой. Она попыталась взять себя в руки.

— Хорошо, — проговорила она голосом, не сулившим ничего хорошего. — Когда ты вернешься?

— Я не знаю. После этой встречи мне нужно ехать в Уральск. Меня ждет Храповицкий.

— Ты намерен сказать, что сегодня ты уже не появишься?! — ужаснулась она.

Это было непереносимо!

— Я намерен сказать, что я вообще не знаю, когда я вернусь, — произнес я твердо. — Я готов оставить тебе охрану с машиной. Звонить тебе каждые полчаса и докладывать о своих передвижениях. Но я не могу бросить свою работу!

— Хватит! — прервала она холодно. — Не надо делать мне одолжений. И не стоит тратить время на то, чтобы меня подвозить. Я доберусь на такси. Спасибо, что нашел минутку на то, чтобы переспать со мной. Я тебе очень признательна!

И она выскочила из машины, хлопнув дверью.

Мест в палатах не хватало. И Бомбилина оставили прямо в грязном коридоре на железной кровати-каталке. Кроме него здесь было полно разных людей. Шныряли нянечки и медсестры. Нестерпимо воняло хлоркой и потом. На костылях передвигались больные. Толпились родственники.

Бомбилин лежал, укрытый до подбородка белой застиранной простыней с желтыми йодовыми пятнами. Вся голова его была перебинтована, нос распух. Из-под белой марли неистово сверкали черные злые глаза в полукружьях синяков.

Рядом с ним стояла давешняя курносая толстуха, которую я видел с арбузом на банкете Хасанова. Она была в том же цветастом платье, слишком ей узком. Опершись на подоконник, она тихонько вздыхала и вытирала бумажной салфеткой слезы, стараясь делать это так, чтобы Бомбилин не заметил. Рядом на складном стульчике, вытянув вперед больную ногу, сидел Петрович. Увидев меня, Петрович издали принялся делать мне какие-то знаки, смысла которых я не понял.

Бомбилин откинул простыню и пожал мне руку. Рукопожатие его было по-прежнему жестким.

— Что произошло? — спросил я коротко.

— Я не уберег, — проговорил Петрович виновато.

— Ночью домой возвращался, — отрывисто заговорил Бомбилин. — А тут в подъезде ждут. Человека три, а может, четыре. Арматурой били. Сволочи!

— Ты узнал кого-нибудь? — осведомился я.

— А чего узнавать! — усмехнулся он. — И так ясно, это Рукавишников подослал. Он у нас бандит! Силкин-то тот — ворюга!

— Сотрясение мозга у него! — не выдержав, запричитала женщина. — И ребра поломаны!

— Молчи! — прикрикнул на нее Бомбилин. — Нечего тут концерты устраивать! Я все равно не отступлюсь, — добавил он, и его лицо, неузнаваемое от бинтов и побоев, горело ненавистью. — Плохо они меня знают! Зря они это затеяли. Со мной не пройдет! Журналистам интервью я уже дал. Завтра в новостях обещали показать.

— Чем я могу помочь? — спросил я.

— Ничем, — отрезал он. — Для того тебя и позвал, чтобы поговорить.

— Я слушаю, — кивнул я. По его категоричной интонации я почувствовал, что он уже принял для себя какое-то важное решение, которое вряд ли мне понравится.

Петрович сморщился и завозился на своем стуле.

— Роман, а может, не надо? — жалобно попросил он.

— Надо! — оборвал его Бомбилин. Он отвернулся от меня и, неотрывно глядя в какую-то точку на потолке, заговорил, упрямо и резко. — Я вот тут думал-думал и понял. Ведь что бандиты, что вы, олигархи, все одно. Нет вам дела до народа!

Петрович осуждающе качал головой.

— Я не олигарх, — возразил я миролюбиво. Я видел, что Бомбилин на пределе и накручивает себя. До выборов оставалась всего неделя, и мне не нужны были осложнения.

— Ты-то, может, и не олигарх, — вскинулся Бомбилин. — А работаешь на олигархов! Так?! Значит, нету разницы.

Он помолчал, собираясь с духом.

— Короче, вот что, Андрей, — объявил он. — Разошлись наши дороги! Такое будет мое слово.

Петрович опустил голову и обхватил ее руками.

— В каком смысле разошлись? — терпеливо уточнил я.

— В прямом! — Бомбилин уставился на меня пронзительным взглядом. — Дальше я сам пойду. Не надо мне ни твоих указаниев, ни твоей помощи!

Я почувствовал, что закипаю.

— Разве я тебе что-то приказывал или запрещал? — сдерживаясь, осведомился я.

— А плевал я на твои приказы! — повысил он голос. — Не хочу от вас зависеть. Вот зачем вы меня в эти выборы засунули? Для каких своих целей? Кто я вам такой, что вы вдруг помочь решили? Не для забавы же! Или для забавы? Только получается, что вам — это все шуточки! А ребра мне ломают! И башку мне пробивают! Вы-то в стороне! И не говори мне про деньги! Выберут меня мэром — все вам отдам. До копейки!

— Да где ж ты найдешь столько! — всплеснула руками женщина, с ужасом слушавшая наш разговор. — Это ж какая прорва!

— Найду! — вновь прикрикнул на нее Бомбилин. — Где они все находят? Там и я найду!

Я отвернулся к окну, чтобы выиграть время и взять себя в руки.

— Ты уверен, что тебя выберут? — Я попытался говорить иронично, хотя во мне все клокотало.

— Выберут, — заявил он без колебаний. — Еще как выберут! А после этой истории — сто процентов! Народ только увидит меня в больнице, он их, гадов, разнесет к чертовой матери!

Я готов был его убить. Стереть в порошок. Это животное, которое я вытащил из помойки, ради которого я столько старался, целых два месяца, осмеливалось разговаривать со мной в таком тоне! Еще секунда, и я бы на него накинулся.

Собрав всю свою волю в кулак, я молча повернулся и пошел прочь. Уже у выхода я услышал, как кто-то меня окликает. Я обернулся. По коридору, прихрамывая, ко мне спешил Петрович.

— Говорил же я тебе, Андрей Дмитрич! — едва не плача, причитал он. — Чуяло мое сердце, что он что-нибудь выкинет под конец! Неблагодарный он, Рома! И время-то, главное, выбрал! Неделя осталась. Как теперь на него управу найти?!

Он вытер со лба капли пота и безнадежно покачал головой.

— Ну, — уныло произнес он. — Что делать будем?

Я посмотрел в его расстроенное лицо с обвисшими щеками.

— Не знаю, — признался я устало.

— Вот что ты теперь своим ребятам скажешь? — не унимался Петрович.