чулки. Внезапно стеснительная, обожаемая и невероятно, до боли в чреслах и гула в голове — желанная!

Предназначенная! Его, его собственность. Его жар! Жизнь. Его Серебрянка.

— Дай посмотреть на тебя, — прохрипел так, ровно не Саццифиру глотку рвал дракон, а ему самому — Хочу видеть тебя. Вот так, полуодетую, Эмми Ланнфель.

Сильно сжав узкие плечи, немного отстранил от себя.

Как клыками в свежую, ещё трепещущую плоть, впился взглядом в кожу, заскользив по ней, вбирая в себя все мелкие шрамики, отметки, родинки, легкие следы от белья и тесёмок, бисеринки испарины, дрожащие нетерпением и стыдом, ВСЮ её, её ВСЮ.

— Давно не видел, Диньер? — негромко хихикнула супруга, прикрыв ладонью рот — Как, нравится?

— Нравится, — прошептал, лаская пальцами одной руки одеревеневшие соски Эмелины — Нравится. Колени разведи. Упрись в сидение ногами… Держись за меня. Иди сюда.

Чуть не взвыв от легких объятий магички, дернул завязки штанов.

Выпустив на волю каменеющую болью плоть, выдохнул в близкую ложбинку между грудей жены:

— Меня сейчас разорвет, Серебрянка. Давай, садись на него. Аккуратнее только. Не вздумай вертеться, нельзя тебе… Ножки шире, лучше я тебя рукой поласкаю. Ну же, поцелуй меня.

Коснувшись его рта всё ещё неумело, но искренне, утонула в ответном поцелуе, глубоком и хищном.

Полностью сдавшись, всхлипнула нетерпеливо и нервно, уже просто жутко полыхая, исходя пламенем, пожаром, грозящим спалить тело и разум.

Едва коснувшись кипящей сутью раскаленной, твердой плоти супруга, выдохнула в кипящий воздух:

— Диньер! Миленький… Ты только же меня не жалей. Пожалуйста, не жалей, делай как тебе надо. Я понимаю, что мало тебе… Мне… тоже!

Осыпав поцелуями её грудь, Ланнфель просунул обе руки под ягодицы жены, тут же крепко сжав их:

— Потихоньку, Серебрянка. Одной рукой держись за меня, другой помогай мне войти. Ох…

Грязно выругавшись, едва сдержал яростное желание, послав эти игруньки нахрен, с размаху натянуть Эмми на горячее древко, аки сочный кусок мяса на вертел!

Сжав зубы, застонал, когда тонкие пальцы, обхватив наполненный кипящей кровью член, прижали его к ждущему проникновения, влажному входу.

— Родная моя, — прошипел на вдохе, погружаясь в упругое, нежное тело — Да как же в тебе хорошо! Как же сладко… Теперь не спеши, только не спеши…

Под мерные покачивания экипажа, весело скользящего по прибитому снегу дороги обильно натертыми серым салом полозьями, он начал двигаться, крепко удерживая жену под ягодицы и не позволяя той принять его слишком глубоко.

Эмелине же хотелось совсем другого!

Пусть так, пусть наспех — это даже здорово заводило, вот так, по дороге, прямо в экипаже, несущемся через бескрайние, белые, зимние просторы, замороженные и льдистые!

Пусть так, в смятой, спущенной до пояса сорочке и одном чулке, сползшем до лодыжки, с растрепанными, закрывшими лицо, волосами.

Пусть так, в горящем воздухе, пахнущем пряностями, сладкими духами и разогретыми телами, наполнившем и без того теплый экипаж.

Пусть, как иногда говорит Диньер «шарахнуться по быстрячку, на пол — тычка».

Пусть!

Но — только с ним. Только бы чувствовать его в себе. Всего! Полностью…

Зачем он с ней нянчится? От чего оберегает⁈ Она что, дитя? Или больная? Или слабая?

Она сильная. И тот, что растет в ней — сильнее втрое. Уж не ему бояться нахрапа и напора Зверя, от которого он и зарожден.

Однако же, супруга не переубедить…

Похоже, что Человек, что Дракон, постоянно прежде ссорившиеся между собой, наконец — то сошлись в одном. Выносить не только дитя, но и её саму. Оборонить, оградить и от себя, и от страсти, и от всего Мира.

Поэтому только и шла она теперь за мужем, стараясь слить с его плавными движениями свои, принимая ровно оскорбления, осторожные ласки и явно сдерживаемую, животную горячечность.

— Диньер, — стонала она всякий раз, при каждом касании или поцелуе — Ну пожалуйста…

— Перебьешься, Серебрянка, — выдохнул, наконец, ответно, легко прикусив плечо супруги — Потерпишь. Я же терплю? Ну же, хорошая моя… Давай поласкаю, как ты любишь…

Тут же, просунув руку к тому месту, где их тела были слиты в одно, погладил маленький, мягкий, кожистый комочек, мгновенно отозвавшийся на эту ласку.

— Сейчас потечешь, Эмми, — прошептал, лаская тело жены изнутри грозящей взорваться плотью — Сейчас кончишь, Серебрянка! Давай со мной вместе… Ох, мать…!

Едва успев за ней, полностью растворился в хриплом, протяжном вопле, излившись долгим, мощным потоком, принимая ответные, желанные больше жизни конвульсии хрупкого, родного, дрожащего слезами и радостью, тела…

Нескоро отдышавшись, долго приводили себя в порядок. Кое как оделись, смеясь и поддевая друг друга скабрезными шуточками.

— Видел бы всё это твой Ригз, — Ланнфель протянул Эмелине салфетку, гоготнув сытым гусем — Так изошелся бы слюнями от злости. Ему так тебя не пронять, льерда Пошлячка!

— Ну, а тебя, — парировала та, отершись и надев юбку — Саццифир. Обхохотался б! «Ах, Эмми, раздвинь ножки! Иди сюда, я тебя отбалую, если смогу, фюфюфю… Если как мужик, не схилею на полпути…»

Вольник, уперев ноги в пол, завязал штаны и рассмеялся негромко.

Попытавшись повернуться, внезапно сильно стукнулся затылком о стенку резко остановившегося экипажа.

— Что за бл…⁈ — тут же зарычав, положил руку на дверцу — Накинь плащ, Эмми. Пойду, выясню, в чём дело. Только не вздумай потащиться вслед. Получишь под зад. Сиди здесь.

Обиженно фыркнув, Эмелина закуталась в плащ и замерла, вытянув ноги к маленькой, скрытой под сидением напротив, жарко натопленной печке.

— Умник какой, — проворчала, старательно прислушиваясь к голосам снаружи — Нашелся тут… льерд прекрасный!

…Едва только Ланнфель спрыгнул вниз, как, вдохнув ледяной воздух, тут же напустился на подбежавшего к нему возчика.

— Какого хера ты, гребанную твою бабушку!

— Нет хода, льерд! — развел тот руками, указывая вперед — Снегопад же сильный был, дорогу чистят. Ждем. Но это надолго.

В вечереющем, мутном, колышащемся от дорожных огней воздухе, видна была приличная вереница из повозок, саней и экипажей.

Далеко впереди споро и мерно двигались фигуры рабочих. Ещё подальше мелко дрожали огни Сарта — Фрет.

— И город рядом уже, — проворчал Ланнфель — Обидно! Слушай…

Он повернулся к возчику:

— А была ведь другая дорога в Сарта — Фрет? Как я о ней забыл…

— Она и сейчас есть, льерд, — готовно закивал тот — Только ночью не ездят по ней почти. Там ведь, вроде…

— Кто, отщепенцы? — Ланнфель сморщился — Херню не неси. Нет их в округе, стража кругом ходит.

Трусоватый и суеверный мужичок втянул голову в плечи:

— Не. Разбойников поблизости нет, это точно. Только многие проезжающие не душегубцев боятся, а мертвяков! Льерд, там же близко погосты старые, вот мертвые и