По крайней мере до тех пор, когда Терстон будет освобожден и благополучно доберется до Канады.

По крайней мере до тех пор, пока папа не станет снова самим собой.

Этой тревожной весной, по мере того, как стремительно истекает май, они часто тайно бродят вдвоем, но редко позволяют себе даже коснуться друг друга. На поцелуи теперь наложено табу, разве что в особых обстоятельствах: невинные поцелуи при встречах или церемонные — при прощаниях. Когда кто-то замечает, что они разговаривают взволнованным тихим шепотом, словно любовники, строящие заговор, на самом деле они говорят вовсе не об этом (то есть не о своем волнующем влечении друг к другу), а возможно, о Терстоне и том, что станется с ним в Канаде… или о том, что помнит Элайша о матери Милли («Расскажи мне все, что ты о ней помнишь», — умоляет Милли)… или о том, что помнит Милли о своем раннем детстве в Мюркирке, когда Элайши еще не было… или о судьбе Харвуда, о перспективах младших детей, о вероятности новой женитьбы отца («Хотя, признаться, я сомневаюсь, что он вообще когда-либо был женат», — говорит Элайша).

Что касается Терстона, Элайша уверен, или кажется уверенным, что план сработает: потому что папа предусмотрел каждую мелочь и даже будет присутствовать при «казни» в качестве лорда Харбертона Шоу. Но Милли, чуть отстраняясь от него, слабым голосом замечает:

— О Элайша, дорогой, тот мой сон подготовил меня к худшему.

I

ОСУЖДЕННЫЙ УБИЙЦА УМЕР В «СТЕНЕ» ОТ УДАРА ПРИ ВИДЕ ВИСЕЛИЦЫ ПО СВИДЕТЕЛЬСТВУ ОЧЕВИДЦЕВ, ПРИСУТСТВУЮЩИЕ БЫЛИ В ШОКЕ

С таким сенсационным заголовком вышла 30 мая 1910 года «Нью-Йорк трибюн». Набранные крупным жирным шрифтом слова, казалось, вопили с первой полосы.

Как выяснилось, в тюрьме штата на глазах у небольшой группы свидетелей, среди которых был знаменитый реформатор английской исправительной системы наказаний лорд Харбертон Шоу, молодой человек, осужденный за убийство манхэттенской светской львицы Элоизы Пек, упал в обморок при виде уродливой высокой виселицы и через несколько минут умер, несмотря на все предпринятые тюремным врачом попытки спасти его.

Какое представление! Какое страшное чувство вины охватило присутствующих! Ритуал казни был поспешно свернут, и всех свидетелей, исключая тюремных служащих, выпроводили со двора, убеждая не задавать лишних вопросов. Чуть позже в кратком заявлении от имени тюремной администрации было сообщено, что приговоренный убийца Шенлихт умер от «внезапного сердечного приступа». Впервые в истории печально известной трентонской тюрьмы осужденный обманом избежал виселицы за несколько минут до казни. Как сказал репортерам возмущенный лорд Шоу, «присутствующие, кажется, были скорее шокированы и пристыжены тем, что орудие „наказания“ своим чудовищным видом до смерти напугало человека, чем разочарованы тем, что бедняга не был повешен». В течение следующей недели в «Пост» и других нью-йоркских газетах велись ожесточенные споры о «жестокости» или «справедливости» казни через повешение и любой другой формы смертной казни. Одним лорд Шоу представлялся героем, другим — назойливым иностранцем; в праведном гневе несколько христианских организаций, которым, по слухам, лорд Шоу пожертвовал щедрые суммы, развернули кампанию за реформирование системы наказаний. Говорили также, что из сострадания к молодому убийце, умершему от страха, лорд организовал на собственные средства скромные похороны, чтобы избавить его от «последнего бесчестья» — быть погребенным в общей могиле для нищих на заброшенном кладбище позади трентонской тюрьмы.

К сожалению, в самом начале июня английский идеалист покинул Соединенные Штаты и то ли вернулся в Англию, то ли отправился в Австралию, чтобы продолжить там свою деятельность, и имя его вскоре перестало упоминаться в полемике.

II

— Что? Что вы хотите этим сказать — испарился?

— Только то, сэр, что он… оно… что его больше здесь нет. Как вы сами видите.

— Но он… оно… должно быть здесь. Не может же покойник встать из гроба и уйти. Я требую, чтобы вы и ваши помощники тщательно обыскали все помещения.

— Сэр, можете не сомневаться, что мы это уже сделали, и не раз, обыскали все — снизу доверху. Но он… оно… останки Кристофера Шенлихта исчезли; и это счастливое избавление, можно сказать. А вот это, сэр, осталось пришпиленным булавкой к шелковой подкладке гроба…

На конверте было поспешно нацарапано карандашом: «ЛОРДУ ШОУ».

Лорд Шоу дрожащими пальцами взял конверт, спотыкаясь, вышел из Погребального дома братьев Икинз на Саус-стрит и тут же, на улице, где за рулем маленького грузовичка с покрытым брезентом кузовом поджидал его камердинер Элиджа, вслух прочел таинственную записку:

Терстон и/ или Кристофер — простите.

Я больше ни тот, ни другой.

Я отвергаю сатану и пути его.

Прощайте.

— Лорд Шоу, в чем дело? — взволнованно спросил по-прежнему сидевший в машине Элиджа, увидев в мрачном, пахнущем металлом сумраке Трентона, как хозяин остановился, словно пораженный громом. — Где Терстон?

Лицо пожилого мужчины казалось бескровным, однако, словно в насмешку над мужественностью и жизнерадостностью, на щеках его горели красные пятна. Он долго молчал, пока слуга-индус не вылез из машины и не подошел к нему; тогда он сказал слабым голосом, но с закипающим гневом:

— Он «восстал»… и, судя по всему, «вознесся». Во всяком случае, он исчез.

— Что?! Как?

— Скорее всего ушел. Он пишет, — добавил лорд, помахивая перед лицом Элиджи запиской, — что «отверг» нас. И ушел.

Молодой индус в тюрбане, который так плотно облегал его голову, что она казалась стиснутой, в изумлении уставился на хозяина. Изысканный британской акцент лорда Шоу внезапно исчез, и появился резкий сдавленный американский говор с плоскими носовыми гласными западных окраин штата Нью-Йорк и отрывистыми, рублеными согласными жителя города Нью-Йорка. Убедившись, что поблизости никого нет, лорд Шоу энергично выругался:

— Черт! Проклятие! Сукин сын! Его наследие! — После чего быстро нырнул на переднее пассажирское место и сказал: — Нам тоже пора уходить. Элиджа, не стой, как идиот. С меня до конца жизни и даже больше хватит Трентона, Нью-Джерси и безрассудных поступков неблагодарных сыновей.

I

Если ты будешь плакать, твои слезы превратятся в огненных красных муравьев, которые выедят тебе глаза.

Если ты будешь плакать, слезы выжгут бороздки на твоих щеках.

Если ты будешь плакать, ядовитый чертополох вырастет на тех местах, куда упадут твои слезы.

Если ты будешь плакать, наши враги услышат и обрадуются.

Плакать можно только в одиночестве. Но никогда не плачь, если можно вместо этого смеяться.