— Так плохо с наукой? — спросил Клубин, оглядывая собрание.

— Так плохо с учёными! — закричал доктор Горски. — Фрагментирован сам инструмент дефрагментации, понимаете, дорогой боевой лунянин? Поэтому, милый белый араб, я и согласился на рабство в брюссельской комиссии… блюду и защищаю античеловеческие законы нашего любимого и дорогого Комиссара… Хайль Девермейер! Раз уж СССР нету… в геополитическом смысле, я имею в виду… А вот зачем здесь появились вы, политический убийца второго рода, я даже и помыслить боюсь. Ведь наш великий и ужасный шеф в очередной раз остался жив, вот, мы за него сегодня пьём горькую… Хватило бы и его одного, зачем нам второй такой… вы то есть…

Клубин, естественно, обомлел, а Эйч-Мент, естественно, вступил.

— Позволено будет сказать рабовладельцу пару слов? — спросил он для начала вежливо.

— Конечно, шеф! — выговорил доктор Горски с энтузиазмом. — Но если только вы сразу признаете: о «Планете Камино» я при новичке и словом не помянул!

Тут обычная вежливость Эйч-Мента и покинула его.

Speculate to break the one you hate

Circulate the lie you confiscate

Assassinate and mutilate

As the hounding media in hysteria

Who's the next for you to resurrect

JFK exposed the CIA

Truth be told the grassy knoll

As the blackmail story in all your glory.

Michael Jackson

Бутылка с чаем опустела. Встряхнув головой, Клубин включил систему прозрачности салона. Было уже около восьми вечера, солнце скрылось за зданием Штаба, горели фонари. Клубин вытащил очки, протёр замшевым уголком, надел. Стоянка оставалась пустынной. Ни души не было и на плацу. Принтер с натугой жужжал, словно всё пилил железо.

Отчаянье доктора Горски было действительно понятно. Оружие в Зоне не решало ничего. Начиналось-то всё хорошо. Когда прошёл первый шок, когда все газетные утки оказались реальными индюшками, первоклассными, жирными индюшками, когда эвакуировали выжившее население, когда из могил ещё не вышли «триллеры» — вперемешку с национальными гвардиями пострадавших государств хлынули в Зону первоклассные учёные. Неудержимо, без подготовки, иногда с одними только ноутбуками наперевес, сначала в основном через Украину. Хлынули. И за пару лет погибло более четырёхсот учёных класса «А», включая четырёх нобелевских лауреатов.

Университетские лаборатории сиротели, горели гранты и бюджеты, гибли целые уникальные направления, программы и разработки. Университеты зазвонили в свои колокола, страховые общества — в свои. В восемнадцатом году было принято решение ООН о запрещении научных исследований непосредственно на территории ЧЗАИ. Понятно, что сумасшедшие физики, биологи, палеонтологи измерять своими алгебрами и арифметиками предоставленное им Зоной безумие натуры рвались по-прежнему, и запрет ООН в гробу бы они видали, но застраховать свои жизни им стало практически невозможно. Спонсоры, учёные советы, жёны, мужья, общественное мнение в целом — всё и вся восстало на защиту жизни и здоровья господ учёных, какими бы потерями для их исследовательских карм эта защита не оборачивалась.

Должен жить, и всё тут, и нечего тебе в Зоне делать.

И на этом фоне, и на фоне описанной выше возни с организацией Международного Института, регулярная наука в Зоне, практически не начавшись, кончилась и больше не возобновлялась. Если измерение динамических состояний какой-нибудь «Прокрусты» в режиме «день-ночь» стоит жизни нобелевского лауреата, трёх магистров и десятка бакалавров, не считая погибшей обслуги, проводников и охранников, — кому оно нужно, такое измерение? Особенно, если учесть, что данные надо сначала в Зоне отыскать, потом героически и с потерями вынести, и уже потом — внезапно — осознать, что расшифровать-то их, данные, некому. Не говоря уже об анализе…

Иногда возникали частные проекты, вроде печально известного «Заката», но почти всё всегда заканчивалось тухло. Исключением был Болотный Доктор, принявший что-то вроде пострига, да влачащая устойчиво небогатое и совершенно незаконное существование так называемая «Экспедиция АН СССР» под Черниговом, принимавшая иногда под своё крыло безумных учёных, — с тайного благоволения лично Эйч-Мента.

На долгие годы Зона и Предзонье превратились исключительно в спортивно-криминальный комплекс.

Доктор Горски был абсолютно прав: анархия была выгодна до тех пор, пока Зона не вписалась в общемировой технологический процесс.

Для подавляющего большинства землян черту под анархией подвело открытие сталкера Комбата.

Но кое-что гораздо более ценное, чем бесплатное золото в промышленных количествах, отыскалось в Зоне раньше. Но отыскалось уже не для всех. А для дела…

Клубин включил в столе электроплиту, поставил на блин разрумянившейся конфорки металлическую чашку, в чашку бросил, очистив от обёртки, три батончика «Марс». К «чеченскому супу» он привык с юности, как индейцы привычны к мачике и распадуре.[13]

Артефактами, не теряющими аномальных свойств за пределами Зоны, были только сталкеры. Основным из этих свойств считалось чутьё, на арго — «чуйка», штука необъяснимая и непонятно, то ли врождённая, проявляемая и фиксируемая Зоной, то ли приобретаемая на выходе. В любом случае «чуйка» была именно аномалией неизвестной природы. А доступность носителей её для исследований была всё-таки намного выше, чем доступность любого другого материала или спецэффекта.

Сталкер, ходила, чующий на расстоянии неким нутром малейшие изменения динамических характеристик пространства-времени, способный определить в тумане сгущённого воздуха безопасное «очко» «птичьей карусели» и пройти через него невредимым, отличающий на вид мёртвую воду Зоны от живой, сообразивший, как выключить «жарку», — то есть человек, вошедший в Зону и вышедший из неё, оставшийся при этом человеком. Его можно было уговорить, купить, его можно было арестовать, украсть — его можно было исследовать, с ним можно было сотрудничать.

Ноктолопия. Электрочувствительность. Эйдетическая память. Слух, тождественный спецэффекту «брехучий телефончик». Субакселерация организма. Устойчивость к радиации. Регенерация. Телепатия. Гипноиндукция.

Когда-то сталкеры (в массе своей — маргиналы разной степени цивилизованности) отдавались в руки учёных с неким даже удовольствием, алча не только денег, но и славы. Толку от их вивисекции (разной степени гуманности) было не очень много, но и опыт всё-таки потихоньку набирался, создавались неполные, неточные, но методологии.

Решение выйти требует от человека огромного запаса природного авантюризма (либо природной глупости). Решившегося Матушка подвергала испытанию. Смотрела на него, показывалась ему сама, помечала смельчака (глупца) и — оставляла внутри себя или выпускала обратно. Затем нечто возникшее внутри исследовало носителя и или без остатка забирало его, привязывая к Матушке до смерти, или отгоняло от неё прочь, в мир, в почти неизбежные сумасшествие и наркоманию.