Он смотрел сверху на ее гневные и виноватые глаза, на приоткрытые губы, темно-алые и нежные – действительно как спелые вишни. Хотел бы, окончательно понял он, и горло сжалось от непонятной жалости к ней. Вспомнилась фраза из Цветаевой, которую любила повторять Ася: я не живу на своих губах, и тот, кто целует меня, – минует меня... Вычурно, но точно. Потому что те, кого она целовала, не были целью. Ее душа знала это, стыдилась и страдала – но ничего не могла поделать. Цели непроизвольны. Их было только две – слова из сердца и сын. А у губ – свои цели, своя жажда. Расползаюсь по всем швам, подумал Симагин, и перед его глазами вновь поплыла горькая улыбка Вайсброда: "мне – налево..." Вот и еще один шов затрещал, между душой и губами. "Нечего ждать тебе. Нечего – мне. Я – на Луне. Заяц нефритовой ступкой стучит. Смотрит. Молчит. Он порошок долголетия трет – но не дает. Я свою жизнь всем, кто спросит, пою. Но не даю..."

Окурок обжег пальцы. Симагин отщелкнул летящую оранжевую дугу, и та медленно втянулась в надтреснутое мусором черное зеркало канала.

– Идемте, Верочка, – сказал он, пряча руки за спину, чтобы не коснуться ее даже ненароком. – Идемте вместе. Сейчас я расскажу совершенно удивительные вещи.

И уже у парадного добавил:

– Послезавтра мы получим спектры латентных точек и приступим к их дешифровке. Обещаю.

– Вы совсем промокли, – тихо сказала Верочка.

На лестнице удушливо пахло кошками.

Он обманул Верочку лишь на сутки. Назавтра стало ясно, что понадобится не два дня, а три.

Один в темной квартире он лежал на диване, закинув руки за голову, и смотрел на голубоватую полосу, мягко прочертившую потолок. Сквозь щель в занавесках сочился с улицы свет, сокровенно озаряя комнату. Как и полгода, и год назад...

Мелодично пропел звонок.

Симагин никого не ждал. Он полежал еще, но робкий звонок не повторялся. Он расслабленно встал и пошаркал к двери. Хотя никого не ждал.

На площадке, съежившись, стоял Антошка.

– Ты... – выдохнул Симагин.

Несколько секунд они молчали. Антошка прятал глаза.

– Да заходи же! – закричал Симагин и, подхватив его, втащил в квартиру. Ногой захлопнул дверь. Антон мешком висел у него на руках и только цеплялся хрупкими пальчиками за симагинские ладони. – Ты что? – вдруг осипнув, спросил Симагин. – Что-то случилось? Антон!!

– Ты испугался? – спросил Антошка.

– Я? Конечно. Господи... – Симагин перевел дух.

– Я по тебе соскучился, – сообщил Антошка, насупясь, и впервые, неуверенно, скользнул взглядом по лицу Симагина.

– Тошка... – Симагин облегченно прижал его к себе, и тот, поняв наконец, что здесь он по-прежнему дома, рывком обнял Симагина за шею, засунулся лицом к нему за ухо и притих.

Так они стояли с минуту.

– Откуда ты? – глупо спросил Симагин.

– А я оттуда, – ответил Антошка, не разнимая рук.

– Пошли! – Симагин внес Антошку в Антошкину комнату и осторожно поставил на пол. Антошка озирался.

– Тут все как было, – сообщил он.

– Конечно. А ты что же, думал, тут другой мальчик живет?

– Откуда я знаю, – едва слышно пробормотал Антон. Симагин сглотнул.

Антон нагнулся и вдруг, со стремительностью котенка нырнув под диван, выволок за провод покрытый пылью планетоход.

– Вездеходик... – произнес он дрожащим голосом.

– Ты возьми его, – попросил Симагин.

Антон замотал головой, с испугом выпустив игрушку из рук.

– Мама выбросит...

Симагин молчал.

– Мы с бабушкой гостили на даче у ее друзей, а когда приехали, мама сказала, что ты не велел нам возвращаться, – сказал Антошка, искоса глянул на Симагина и заплакал.

Это продолжалось недолго. Шмыгая носом, он виновато подошел к Симагину и уткнулся горячим, влажным носом ему в живот. Симагин положил ладони на Антошкину голову.

– Мама знает, что ты здесь?

– Нет, – ответил Антошка. Подумал и объяснил: – Я сказал, что пойду в кино.

– В какое кино? – бессмысленно спросил Симагин. Антошка помедлил и ответил:

– Еще не придумал.

Симагин сел и посадил сына себе на колени. Тот вцепился в его руку изо всех сил.

– Как вы?

– Мы? Так... Бабушка болеет. Мама курит, дарит игрушки и приходит поздно.

Симагин опять прижал его к себе.

– Ты должен заботиться о ней.

– Как?

– Ты должен ее слушаться. Чтоб она не волновалась лишнего.

– Я старался. Но тогда она стала говорить, что у Симагина я от рук отбился, а теперь стал хороший.

– Это ничего, – сказал Симагин сквозь острый, режущий ком в горле. – Это не со зла.

– А от чего?

– От боли.

– Боль – это болезнь?

– Да, – твердо ответил Симагин. – Это я точно знаю.

– Ты вылечишь маму?

Симагин молчал.

– Ты еще не умеешь, – сказал Антошка, гладя его руку. – Я ведь знаю – если бы умел, пошел бы и вылечил. Да?

– Да.

– Я все время жду, когда ты что-то сделаешь, и это кончится. – Антошка помедлил. – А это не кончается.

– Да, Антон. Не кончается.

– А я могу тебе помочь?

– Конечно. Ты можешь заботиться о ней пока. Вместо меня. Понимаешь, мне будет гораздо спокойнее, если я буду знать, что рядом с нею мужчина, на которого я могу положиться.

– Хорошо, – серьезно сказал Антон. – Полагайся.

Он постепенно оттаивал, лицо его смягчилось, и вдруг он заболтал ногой, пытаясь носком ботинка достать лежащий на боку планетоход. Симагин, не выпуская Антошку, нагнулся и поднял пультик. Планетоход начал перебирать резиновыми гусеницами, крутясь на месте и уютно жужжа; одна из гусениц загребала воздух. Он раскачивался из стороны в сторону, наконец, повалился на живот и сразу пополз, уставя вперед низкий настойчивый лоб.

– Дай, – жадно сказал Антошка, протягивая обе руки. Симагин вложил в них пульт. Планетоход, вращая лепесточком локатора, объехал вокруг кресла, порыскал вправо-влево и остановился. Антошка выпустил пульт, и с приглушенным стуком тот упал на ковер.

– Нет, – сказал Антошка. – Знаешь... Неинтересно.

Замерев, Симагин ждал.

– У тебя было так, когда ты был мальчик? – спросил Антошка. – Что все игрушки становятся скучными... – Он помедлил, подбирая слово: – стыдными?

– Да, – сказал Симагин. – Было.

– Знаешь, пап, не могу забыть. Когда погиб дядя Витя, я в тот же день играл в их аварию. Понимаешь? И у меня все спасались. А ведь они по-настоящему погибли. Навсегда. А я в это играл. Я только недавно понял, что все происходит по-настоящему и навсегда. Ты меня понимаешь?