До Безрода стало понемногу доходить.

– Никак жениться удумал по весне?

Неслух выдохнул.

– Ага! Как брат полег, мать обоих заклевала, женитесь да женитесь! И осени ждать не захотела. Мало ли, говорит, что.

– Ну, а я тебе зачем?

Неслух отчего-то зашептал, как будто могли подслушать.

– В сваты зову. Рука у тебя легкая, твой след удачлив. Ты на нее толечко глянь. Говорят, в душу глядишь, истину человека видишь, а с меня, дурня, что возьмешь? Смотрю на нее и ничего не вижу, только глазищи синие, синие. Может, глаза мне отводит, может злая она, может быть, я зачарован!

– А скажу, что зла – не возьмешь? – Сивый усмехнулся.

Неслух почесал затылок.

– Не-е! Все равно возьму. Только боюсь, если норов не вовремя явит – прибью ненароком. Мне бы загодя знать.

– Хорошо, пойду. – Безрод, криво усмехаясь, кивнул. – Третьим сватом, вслед за князем и воеводой.

На радостях Неслух сграбастал Безрода в медвежье объятие, сдернул с бревна и едва не раздавил о свою необъятную грудь. Сивый только поморщился. Здоров Неслух, ой здоров!

Сговаривал старшую Воронцовну сам князь. Мать ласточкой по избе летала, на стол метала. Глядишь, если все пройдет ладно да складно, и младшая дочь уйдет за младшим Неслухом. Воронец занимал гостей разговором, сваты расселись, как того требовал уклад. Князь первым сел, Перегуж – вторым, Сивый – третьим, все глядел на старшую Воронцовну и еле заметно ухмылялся. Как пойдет жизнь у молодых, все трое уже поняли. Двое улыбки сдерживали, князь не смог.

– Весел ты, князь, – наклонился к Отваде Перегуж. – Или Стюжень весну вёдрую напророчил?

– А? Чего? – Отвада будто очнулся. Сам наклонился к воеводе. – Понесла Зарянка. Поутру сказала.

– Да ну!? – Воевода едва со скамьи не вскочил.

– Вот те и ну! Хорошо бы мальчишка.

– Уж как расстарался! – ехидно подмигнул воевода. – Знать, хороши были сваты!

– Не обижу. – Князь, между тем, все изучал Воронцовну, потупившую глаза.

Добрая выйдет жена. Браниться будут обязательно. Неслухов не зря Неслухами прозвали, молчат, и делают все по-своему. Истину говорят, муж – голова, жена – шея. А как станет Воронцовна голову семьи в свою сторону вертеть, тут и найдет коса на камень. Не единожды будет бита, только легки и прозрачны сольются ее слезы, утекут вешними водами, и лишь ярче цветы станут. Безрод усмехался. Правду сказал Неслух на заднем дворе, не глаза – глазищи! В пол глядят, еще чуть – дыру прожгут. Сидит Воронцовна и ждет вопроса отца: «Пойдешь за старшего Неслуха, доченька?» И уже всем известно, что ответит. Быть свадьбе!

– Сильно не бей, – усмехаясь, наставлял Безрод Неслуха на заднем дворе после сватовства. – В раж не входи, не усердствуй. Добрая жена будет. Не сгуби.

– Да я тихонько. Слыхал, уходишь скоро? – пробормотал молодец.

Сивый кивнул и отвернулся.

– Значит, не ждать на свадьбу?

Безрод промолчал. Горюет, будто родного брата провожает в чужедальнюю сторону.

– И Рядяша по осени жениться удумал.

Сивый промолчал. Странная штука жизнь. Высеял по осени тоскливую угрюмость и равнодушную обреченность, а зимой пожал неподдельное уважение, крепкие плечи и сильные дружеские руки. Полно, боги! Бывает ли так?

Неслух тихонько ушел, оставив Безрода одного. Жаль, что воевода уходит. За таким воеводой ходить – себя уважать. Самое милое дело, если Безрод подпер бы Перегужа с правого плеча. И сам Перегуж опереться рад, да только ничего не поделаешь, уходит Сивый. Грустно улыбаясь, Неслух отступил. Неуютно стало, как будто в сечу без мечей пошел, с голыми руками. Несчастливая зима выдалась, брата потерял, теперь воевода уходит…

После трапезы Отвада заперся с Безродом в думной. С давешнего сватовства в доме у Воронца, князь пребывал сам не свой.

– Сынок, сынок! – Отвада тряс Безрода за плечи, то обнимал, то отстранялся поглядеть. – Ведь к жизни вернул! Тяжела Зарянка! Оставайся! Никому еще не сказал, только Перегужу. Брат у тебя будет!

– А вдруг сестра? – усмехнулся Безрод.

– Брат! – Князь даже бородой затряс. – Брат! Расшибец назову!

– А не боишься?

– При таком-то старшем бояться? На днях признаю тебя. Ох, чую, натворила жена покойная дел! Не все с рождением твоим чисто. Уж как от меня скрыла – ума не приложу!

Сивый помолчал.

– Уйду, князь. Ты теперь не один. Уйду.

– Все же уходишь?! – Отвада поблек и опал, будто сдувшийся бычий пузырь.

– Ведь не одного оставляю. По осени сынок следом пойдет. – Безрод хмыкнул. – Или дочка.

– Сын! – упрямо буркнул Отвада. – Сын!

Уткнулся лицом Сивому в шею и замер. Замер и Безрод. Опешил, будто вымерз. Так горюет, будто и впрямь сына провожает. Признать хотел, во княжение ввести, что ли? Да полно, боги, бывает ли такое?

– Князь, отдай мне…

– Отец! – глядя прямо в синие глаза, твердо изрек Отвада. Тяжелым княжьим словом хоть орехи коли. – Отец!

Сивый глядел исподлобья, и не мог заставить себя произнести такое простое слово. Будто колодки на язык навесили, лежит на зубах, не шевелится. Одно дело потрафить беспамятному, другое дело в здравой памяти сказать чужому человеку «отец». Безрод молчал. Язык будто умер.

– Ты прав. – Отвада спрятал лицо в ладони, огладил бороду и отступил в угол, где лавку скрывала тень. – Да. Какой я тебе отец? Мало со свету не сжил. Бери!

– Что бери?

– А что просил.

– Пленника просил.

– Ну и бери. А на что?

Безрод усмехнулся и промолчал. В тени, в углу печально усмехнулся и князь.

– Все счеты ведешь. А я-то, дурень, подумал, будто забывать умеешь, зла не держишь! А ты мне кукиш под нос, дескать, вот тебе, образина старая, кушай-укушайся! Ты ничего не забываешь, и никому не прощаешь… – Отвада тяжело вздохнул. – Впрочем, мне ли безгрешному сетовать?

Что говорить? И надо ли? Не разгорается в душе пламя, как ни старался. Не становится внутри теплее. Самому страшно. С таким холодком в груди только счастье искать! Встретишь его, а внутри ничего не отзовется, не зажжется. Упустишь, пройдешь мимо.

Безрод молча, исподлобья буравил темный угол.

– Которого тебе?

– Сёнге. Против меня в сече стоял. Последним упал.

– Чего сразу не прикончил?

– Не того хочу. Просто долг отдам.

– А велик ли должок?

Сивый угрюмо оскалился.

– Едва жив ушел.