— Ну и чего, — устало пожал плечами Смерклый.

— Ну и чего? — передразнил его Вирский. — Уже забыл, как они издевались над тобой? Кто был зачинщиком — забыл?

— Приходько мертв.

— Перестань! Вспомни, как молодой лейтенант накричал на тебя за то, что ты попросил свою толику спирта.

Смерклый посерьезнел, в памяти всплыли события позавчерашнего дня.

— А старшина, который гонял тебя, как сопливого мальчишку? Ведь он лет на пятнадцать моложе!

У Смерклого непроизвольно задралась верхняя губа, обнажив кривые пожелтевшие зубы.

— А Ермолаев… Думаешь, Приходько сам забрался на ту березу? Твой вещмешок повесил командир взвода. Только он умеет пользоваться «кошками». Ты что, забыл?

Фрол сжал кулаки, и ногтями до крови продавил кожу на ладонях.

— И, наконец, поганый фашист… — с остервенением продолжал Вирский. — О нем даже заикаться не стоит! Он давно должен лежать в сугробах вместе с погаными братьями. Потому что все фашисты должны быть мертвы!

— Да, — произнес Смерклый, находясь под влиянием слов сумасшедшего солдата. — Но как мы одолеем их? Ведь нас всего двое.

Вирский недобро сощурился:

— Увидишь.

Первым через бездонную расщелину перебирался Ермолаев. Сосновые сучья с обеих сторон крепко переплелись между собой. Иван осторожно прополз по ветвям, стараясь не пораниться о хвою, и вскоре оказался на другой стороне. За сибиряком последовали остальные, и особых сложностей при переправе не возникло.

— Я полагаю, — сказал Ермолаев, — что нужно и дальше двигаться по деревьям. Это будет быстрее, чем копом по сугробам.

— Что значит «копом»? — поинтересовался Калинин.

— «Копом»? Это значит, копаючись в снегу. — Калинин улыбнулся.

Вечер, как всегда, подкрался незаметно. Отряд остановился, когда стало совсем ничего не видно. Прямо на гигантских сучьях развели костер.

Настроение у всех было скверным. Хотя питательных кедровых орехов было вдоволь, всё равно хотелось есть. Алексея тошнило от одного вида этих лесных продуктов.

— Ну что приуныли? — спросил старшина. — Нечего хмурится!

— Нет у нас повода для радости, — ответил за всех Ермолаев. — Может, ты подскажешь?

— Конечно, подскажу! — Семен достал из-за пояса флягу и потряс ею над костром. — Угадайте-ка с трех попыток, что там?

— Даже если и спирт, то веселья он не прибавит, — отозвался Ермолаев.

— Да? — воскликнул Семен, еще больше раззадориваясь. — Да вы никак дням счет потеряли! Да вы никак забыли, какое сегодня число! Сегодня же двадцать третье февраля — День Красной Армии! Праздник наш.

Ермолаев усмехнулся и качнул головой:

— А ведь верно! Товарищ лейтенант, старшина-то прав!

— Наливай, Семен, — сказал Калинин.

В плоском котелке они растопили снег, собранный с ветвей, получившуюся воду остудили, затем развели спирт, затем снова остудили. За неимением кружек пили прямо из общего котелка. Первым кругом выпили за павших.

Спирт прошел легче, чем коньяк, которым Приходько угощал Алексея два дня назад. При воспоминании об украинце Калинину снова сделалось грустно. Николай остался в памяти веселым и открытым, таким молодой лейтенант хотел его помнить всегда.

Семен Владимирович курил самокрутку, зажмурившись от удовольствия. Запах дыма, обычно невыносимый, вдруг показался Калинину приятным. Алексей потянулся к старшине.

— Семен, — попросил он, — оставь покурить. — Старшина открыл глаза, хитро улыбнулся и протянул лейтенанту самокрутку:

— Возьми.

Калинин взял наполовину укоротившуюся сплюснутую трубочку, набитую табаком, и поднес ко рту. Легонько прикоснулся к ней губами и затянулся. Въедливый тяжелый дым попал в грудь, Алексей закашлялся.

Продрав легкие как следует, Калинин собирался отдать самокрутку старшине, но что-то его остановило. Лейтенант вдруг понял, почему люди получают удовольствие от курения.

— Сильно не затягивайся, — посоветовал Семен. — Поначалу тяжело.

Калинин последовал его совету. Густой табачный дым вновь заполнил легкие. На этот раз эффект оказался другим. Алексей уже не чувствовал отвращения. Наоборот. Испытал облегчение. Дым словно высасывал из него усталость.

Он сделал несколько затяжек, наблюдая за тем, как ломаный столбик пепла на конце самокрутки становится всё длиннее. Немного кружилась голова, но Алексей ощущал себя совершенно по-новому. Втягиваемый дым помогал отвлечься от мыслей о темном холодном лесе. Калинин словно перенесся в родной дом, но не в московскую квартиру, которой больше не было, а в теплый летний вечер на дачное крыльцо, где он любовался закатом, испытывая приятную расслабленность и умиротворение.

Калинин докурил самокрутку до конца.

— Хей! — окликнул его Штолль.

Алексей повернулся к немцу. Глаза пленного блестели от выпивки, но лицо оставалось серьезным.

— Я хочу поблагодарить тебя, Алексей.

— За что? — пожал плечами Калинин. — Это я тебе благодарен. Ты не позволил мне броситься вслед за Николаем. Если б не ты — я был бы мертв.

— Нет, — покачал головой Штолль. — Твой поступок важнее. Я поступил так из благодарности. А ты — от чистого сердца. Ты смелый.

— Да какой я смелый! — нахмурился Алексей. — Возле деревни Ельцово не смог бросить гранату в танк, чтобы спасти одного бойца. Морячка черноморского, зубра соленого…

— Нет, — покачал головой немец. — Не знаю, что произошло возле той деревни. Но ты смелый, потому что пошел наперекор всем. Вопреки общей ненависти. Ты настоящий командир роты.

Калинин опустил глаза, зачем-то посмотрел на свои руки, а затем спросил:

— Скажи мне, Янс. Я не могу понять. У нас огромная страна, гигантские ресурсы. Наша армия велика, у нас праведная цель — мы защищаем Родину. Так вот объясни мне. Почему, обладая всем этим, мы не можем остановить немецкие войска? Я не говорю о том, чтобы освободить захваченные вами территории. Вернуть то, что осталось от Москвы… Хотя бы остановить.

Штолль задумался.

— Я крестьянин, люблю возиться с коровами, мне это по душе. Я не разбираюсь в политике. Но мне кажется, что сейчас немецкий народ испытывает какое-то воодушевление, душевный подъем, что ли. Все как один… И еще с нами невиданная сила. Не могу этого объяснить, но чувствую. — Он на секунду замолчал, а затем продолжил: — Знаешь, командир, во время битвы за Москву мне казалось, что у вас был шанс остановить нас. Был. Но вы им не воспользовались.

— А зачем вы идете на чужие земли? Ты же крестьянин, Янс! Неужели тебе сподручнее держать винтовку?

— Война — это плохо. Но у нас есть лидер, который сплотил людей. Мы объединены идеей. Почему, говоришь, я пошел на чужие земли? Позволь мне ответить вопросом. Если бы ваш Сталин в сорок первом году двинул Красные войска на Германию, ты бы пошел вместе со всеми? Ведь пошел бы!