— Овечкин я, Кузьма Платонович.

— Быть того не может, — опешил парень, подавшись назад.

— Отчего же, — садясь на топчане и звякая цепью кандалов, возразил Кузьма. — Он и есть.

Хм. А ведь и впрямь заботу о нем проявляют. И браслеты на руках тряпицей обмотаны, и бинты видны, как видно раны его врачевали, и сухо тут, и топчан с тюфяком и одеялом имеется. Словом, создали условия, чего уж там. Хотя и видно, что досталось старику изрядно. Хм. Именно что старику. Видел его раньше Тимофей, и сейчас в сильно изменившемся Овечкине с трудом узнавал прежнего. А ведь ему не было и пятидесяти.

— Я так гляжу, из лешаков будешь. Из тех, которых прихватили на подворье Кляйна.

— А т-ты откуда…

— Ну так, уши-то у меня чай есть. И надсмотрщики здесь очень даже поговорить не дураки, коли с ними по душам, а не клацать зубами, как озлобленный волк. От злобы пользы в основном никакой. Разум застит. Ладно о том. Я так понимаю, выниматься отсюда решили?

— Есть такое дело.

— Ну тогда и меня с собой забирайте.

— Да куда же мы денемся. Прознает боярин, что бросили тебя, так головы поотрывает. Кузьма Платонович, но коль скоро ты все ведаешь, так может скажешь, где держат нашего взводного.

— Нет больше Матвея. Головы лишили вместе с остальными, — вздохнул Кузьма.

— Понятно. Ладно, пошли вниз, кандалы срубать будем. Ты может так статься, еще и все знаешь об охране тюрьмы?

— Знаю, конечно. Все вызнавать и выведывать у меня уж в крови сидит. Вроде и без надобности, но по привычке все примечаю, да запоминаю. Смешно сказать, но помню даже многое из того, что говорили пока меня на дыбу поднимали.

— А от чего не все?

— Да порой как-то не до того было, — горько ухмыльнулся Кузьма.

Тимофей же только смущенно хмыкнул. Н-да. Не до того сейчас ему как-то. Не осознал еще, что все беды их взвода ни от кого иного, как от Овечкина.

Пока с него снимали цепи, Кузьма поведал все, что ему было известно о порядке охраны. Сомнительно, чтобы что-то изменилось. Тюрьма находится внутри городской черты, пленники размещены по казематам, особо опасные в железе. Так что, причин для усиленных караулов нет. Тем более, что как ночные, так и дневные улицы изобилуют патрулями.

— Значит, караул состоит из шестнадцати человек, — помяв подбородок, произнес Клим.

— Пять трехсменных постов и начальник караула, — подтвердил свои слова Кузьма.

— А форма у них какая?

— Обычные солдатские мундиры. Тут шведы не мудрят. Это наш боярин норовит выделить, армейцам одно, ополчению иное, конвойной роте третье. Как только для лешаков ничего такого эдакого не удумал.

— А незачем всем кому не попадя знать, что мы лешаки. Кому надо, тот и так разберется. Ну что же, Кузьма Платонович, пора домой.

— Давно пора, — отчего-то без энтузиазма подтвердил Овекин.

* * *

Ну наконец-то, миновали эти клятые долгие сумерки. Еще седмица другая и сюда придут белые ночи. Прямо беда с ними клятыми, потому как по их делам нужна темнота. И чем гуще, тем лучше. По стене можно и на ощупь взобраться. А ты поди поднимись, когда тебя в любой момент приметить могут.

Караулы сейчас усилены и самый последний разгильдяй несет службу исправно, ничем не отвлекаясь. Еще бы, коли враг под стенами. Да еще и минимум две трети гарнизонов бастионов находятся на позициях. От греха, так сказать, подальше. Причем без нытья и понуканий. Там же едят, там же спят. Нормальная практика.

Вот только им от понимания этого ничуть не легче. Поди проберись незаметно через стены, поброди по городу, наверняка наполненному патрулями. Прихвати языка и вернись обратно. И все нужно проделать за какие-то неполные три часа, потому что потом начнет светать.

В прошлый раз им повезло воспользоваться ходом прорытым в незапамятные времена с территории русского квартала. Сейчас он наверняка обнаружен и находится под контролем, а то и вовсе засыпан. Ну зачем нужен ход, о котором известно противнику.

Так что, заявить боярину о том, что они готовы прогуляться за стены, это одно. Ты поди выполни это обещание. Впрочем, выхода-то все одно нет, а потому лучше думать над тем, как все проделать, а не рассуждать о том, почему ты этого сделать не можешь.

— Ну как, Саня, готовы, — поинтересовался подошедший Рыбин.

— Мы всегда готовы, Григорий Семенович, — пусть и тихо, но от того не менее бодро ответил десятник командиру лешаков.

— Вот и ладушки. Ты там посмотри по обстоятельствам и по времени. Но если будет возможность, то… У нас там целый взвод как в воду канул.

— Мог бы и не говорить, господин капитан. Я уж с Кругловым обговорил. Он обсказал где искать дом того купчишки, коий должен был встречать наших.

— Вот и ладно. Уверен, что вчетвером будет лучше?

— Чем меньше народу, тем проще проскользнуть.

— Ну, с богом.

— Не поминай лихом, господин капитан. Пошли парни.

Добрыня, Елизар и Киря скользнули вслед за своим десятником. Остальные шестеро последовали следом вооруженные духовушками и снайперскими карабинами. Случись товарищей обнаружат и они смогут их хоть как-то прикрыть. Мало того, что ночь не особо темная, так еще и на фоне неба, фигуры на стене будут хорошо различимы. А точный прицельный огонь, это всегда серьезно.

Вроде бы и все предусмотрели. Но не суждено им было сегодня проникнуть за стену. Они уже подошли к бастиону на расстояние пяти сотен шагов, когда на соседнем бастионе вдруг поднялся шум и заполошная стрельба. Тут же всполошились и на бастионе выбранном ими.

Ни о каком тайном проникновении в город теперь не могло быть и речи. Поэтому не обнаруживая себя лешаки подались назад. И только спустя час узнали о том, что их товарищи сами сумели вырваться из шведских застенков и прорваться к своим. Правда, пришлось их прикрывать при помощи пушек. И свои едва не положили, потому как умудрились рассмотреть вражеские мундиры. Ну да, все то хорошо, что хорошо кончается. Правда, перед Александром все еще оставался вопрос с обещанным языком.

* * *

— Живой!!! Живо-ой, бродяга!!!

Иван то прижимал к себе Кузьму, то отстранял жадно вглядываясь в худого изможденного мужчину средних лет и снова прижимал к себе. При этом он явно не заботился о том, чтобы соизмерять свои силы и не замечал что причиняет бывшему узнику страдания. Впрочем, тот если и кривился, то только когда его не видел Карпов.

Вообще-то у Овечкина был низкий болевой порог и где иной только пыхтел бы от натуги, он уже кричал бы благим матом. Но за последнее время у него имелась некая практика по части боли, а потому, ничего страшного. И вообще, телесные муки сейчас не могли превзойти душевные.

— Иван Архипович, ты бы погодил меня лобызать-то, — наконец произнес Кузьма.