РОМАНОВ А ляхов нет?

МИХАЛКОВ Ну разве что сантехники…

РОМАНОВ (смеясь) То любо!

МИХАЛКОВ Купим тебе виллу. На первой линии. И яхту.

РОМАНОВ А баблос откуда?

МИХАЛКОВ То, поверь, не царская забота. Купцов прижать — откроют сундуки в швейцарских банках. Продолжаю. Раз в год устроим гульбище…

РОМАНОВ Не надо!

МИХАЛКОВ Но важно нам для вящего пиара.

РОМАНОВ Не надо, говорю!

МИХАЛКОВ И назовем на лад романский — фестивалем.

РОМАНОВ Да на кой черт?

МИХАЛКОВ А чтобы в памяти потомков ты, Михаил, остался бы навеки. И славил бы тебя всяк летописец — не как тирана или самодержца…

РОМАНОВ Ну, продолжай!

МИХАЛКОВ А как Великого…

РОМАНОВ Не то.

МИХАЛКОВ

Ну, как Тишайшего…

РОМАНОВ

Сие не любо

МИХАЛКОВ Освободителя?

РОМАНОВ Уныло.

МИХАЛКОВ Да просто — как Лазурного царя!

РОМАНОВ (блаженно улыбаясь) Звучит, однако. Чарку! Выпьем! Но теперь — мартини! И, знаешь что? Зови меня — Мишель. Отныне.

Сценаристы смеются, подпрыгивают, хлопают в ладоши. Девушка в розовой майке подбегает, наклоняясь, целует меня в заскорузлую щеку:

— Вы наш кумир!

Теперь мне остается последний и решительный жест: подбросить вверх листы, чтоб под бризом кондиционеров они разлетелись на головы восторженных дураков.

Мою длань на пути к апогею останавливает женский вопль:

— Она утонула!

— Кто? — девушка в розовой майке смеется. — Кто там еще утонул?

Женщина с испуганным пурпурным бэджем, отнимает мою рукопись, проглатывает комок песка и произносит:

— Марк… эта ваша… с которой вы приехали… ее тело только что вытащили из моря. Марк, пойдемте со мной.

Поздним зимним вечером я возвращаюсь в свою смрадную будку. От Хташи я сбежал очень далеко, на другой конец вселенной, тут квартиры доступны вьетнамцам и прочим инопланетянам. Моя новая улица называется Таганрогская, где мог я еще оказаться? Даже мой дом почти такого же цвета желтой кладбищенской стены, как был в Таганроге.

Нужен титр? Голос за кадром? Я устал объяснять, что и когда происходит. Это было очень давно, за много веков до того, как волны Черного моря обрушили песочный замок, который построила Катуар.

Завтра с утра ко мне ворвется хозяйка квартиры (открывает своим ключом, без предупреждения) и голоском девочки из долины смерти скажет:

— Вы уже на два дня просрочили плату. И соседи жалуются, что вы очень стучите на своей машинке по ночам. Я хочу поискать другого жильца.

И тогда я достану конверт, который сейчас шуршит в сердечном клапане куртки, достану оттуда аванс за Бенкендорфа и отдам весь старухе. Так проживу еще месяц. Больше денег не будет.

«Извини, Бенкендорф оказался уже неактуален, — пропел сквозь табачную трубку Йорген. — Народ и без него возлюбил хороших парней из спецслужб. Но аванс тебе честно отдадут: ты же работал, ну?»

Надо искать другого жильца. А я не жилец. Бабушки нет, квартира в Таганроге свободна, можно стать санитаром в больнице и носить нимфам судна, тоже работа.

— Э, парень! Ты местный? — Белобровый злодей встает на пути.

— Нет, не местный. Извините, я спешу.

— А у нас в Люблино спешить не принято. Надо с местной братвой сперва пообщаться. А то — опаньки будет!

— А вы не боитесь?

— Чево?

— Что я вас как-нибудь убью?

Белобровый злодей заинтригован:

— Меня зовут Игорек, если что. И как ты меня убьешь?

— В своем сценарии.

— Где?

— В сценарии. Это будет страшная смерть, Игорек.

— А, хорошо. Отойдем-ка. Вон туда, за гараж.

И поволок меня Игорек, чтоб за гаражом я навеки умолк.

Опустите камеру, покажите наши следы на люблинском снегу. Вот Игорька, а рядом мои, левый след поглубже и подлиннее, оставляет всем прощальный привет от берцовой кости. Слышится голос Игорька:

— Бабки есть?

В заплывшем зеркале ванной-склепа разглядываю бывшее лицо. Оно стало цвета мечты, как халат Бурново. Язык мой, враг мой, расшатывает кровоточащий зуб. Завтра к врачу бы надо сходить. Куда? К какому врачу? Зачем? Чтоб он дал порошок радости, таблетки смелости, капсулы наглости? Врач не спасет. Талант не продать. Все утопить.

На бортике ванны скучает старое лезвие бритвы. Поговори хоть ты со мной, железка бесполезная!

Беру лезвие и намечаю его маршрут вдоль вены на левом грязном запястье. Начертить бы им вензель Ende, зря я, что ли, так бился над графикой гордого имени? Которое никому уже будет не интересно, кроме смешливых студентов-медиков в морге.

Нет, сперва наполнить ванну, насыпать в нее поваренной соли. Бычок-песочник должен уйти в свою азовскую стихию. (Эй, бычок, ты слишком долго плавал, все тебя успели позабыть.) И в ванной плескаться, наблюдая за тем, как вода обращается в красное вино, — до полного ЗТМ.

И раздеваться не надо — в одежде труп гармоничней.

Где тут соль, в этом протухшем буфете? Вот она. Теперь все готово.

Но раздается звонок. Звонок-1, звонок-2, звонок-Н2О.

Беру трубку черного аппарата, пропахшего давно умершим котом. Интересно узнать, кто последний услышит мой голос.

— Аллоу! Это я, Сильвер. Аллоу!

— Я слушаю.

— Здравствуйте, Саша. То есть Марк, извините. Мне очень нравится ваше новое имя.

— Оно мне больше не понадобится.

— Ой-ой-ой! Я знаю от Йоргена, что ваш проект не стали запускать. Но поверьте — ничего страшного не произошло. Аванс вам дали? И это уже хорошо. Знаете, сколько народа ходит со своими гениальными проектами и ни копейки выбить не может?

— Нет, не знаю. Мне это неинтересно. Неинтересно.

— Хотите, я вас в Канны отправлю? Туда все наши летят. Будете олицетворять современную кинодраматургию. Красная дорожка, все дела. Льва вам, конечно, никто не даст, но потусуетесь, позагораете. Знакомства заведете. Вам надо тусоваться! Иначе пропадете.

— Мне ничего уже не надо. Я и так пропал.

— Перестаньте! Напишите мне быстро сценарий арт-хаусной короткометражки. Денег заплатить не могу, но мне нужен фильм, чтобы с ним поехать в Канны. Арт-хаус тем и хорош, что его можно снять хоть на бабушкину кинокамеру. Чем хуже снято, тем выше похвалы.