Пройдет десять лет, Иосифа Виссарионовича похоронят, и кто поведет СССР? Кто будет выдерживать заявленный курс?

Теперь больше всего шансов у Берии…

Судоплатов покачал головой – какие только мысли не приходят в голову. Присев на диван, он разулся и дал отдых ногам.

Интересно, подумал Павел, наблюдают ли за ним? Наверное, наблюдают…

Абакумов вовсе не фантазер, но и тупым служакой его тоже назвать трудно. Ум у него есть, а вот воображение…

Интересно все же, к каким выводам он пришел? В чем подозревает Судоплатова П. А.? Это ему удастся узнать не раньше завтрашнего утра – известный ход. Как же, жертва напугана, в тревоге и панике, будет всю ночь ворочаться, гадая, что с ней сделают. Не дождетесь.

Очень трудно напугать человека, который уже умирал, кому жизнь дадена дважды.

Из записок П. А. Судоплатова:

«Обвинение в попытке стать над партией, первоначально выдвинутое против Абакумова, в июне 1953 года было сполна использовано Маленковым и Хрущевым при смещении Берии.

Роль спецслужб как инструмента борьбы за власть была творчески переосмыслена новым руководством, прежде всего Маленковым и Хрущевым. Именно Маленков – глава правительства – отдал приказ об аресте Берии 26 июня 1953 года.

История с манипуляциями компроматами завершилась молниеносной расправой с Берией, маскируемой выдвижением против него мифических обвинений в шпионаже и попытках захвата власти, хотя Берия находился под бдительной опекой своих замов Круглова и Серова (ставленников Маленкова и Хрущева).

До 1954 года, когда Никита Хрущев стал фактическим лидером страны, вся канцелярия, следственные материалы и особые архивы находились у Маленкова. Круглов возглавил МВД, а Серов – КГБ. Таким образом, Никита Сергеевич получил все рычаги информационно-аналитического и силового контроля над страной.

Когда речь шла об удержании личной власти в борьбе с мощными соперниками, Хрущев лично контролировал спецслужбы. Разгромив «антипартийную группу», затем отстранив маршала Жукова от руководства Министерством обороны, Никита Сергеевич почувствовал себя вне опасности».

Норвежское море, борт линкора «Тирпиц». 30 июня 1942 года

После боя с «Адмиралом Шеером» положение на линкоре нормализовалось. Создалась ситуация, в которой по молчаливому согласию большинства поддерживалось мирное сосуществование немцев и русских.

Мюллер, имевший склонность к сентиментальности, уверял, что этому способствовало общее участие в бою. Братались же, дескать, в 17-м? Эйтингон напомнил Гансу, что «братание» в Первую мировую было задумано германским Генштабом. Были даже напечатаны рекомендации для немецких офицеров, как именно брататься, то есть разлагать дисциплину в рядах противника.

Сам Наум был далек от умиления и сюсюканья на тему дружбы народов – этим народам только волю дай, мигом передерутся.

Поэтому изначально выбранный принцип «разделяй и властвуй» соблюдался неукоснительно – офицеры и матросы «Тирпица» работали под строгим наблюдением и наименьшим количеством привлеченных, после чего их запирали снова.

Офицеры-то ладно, а вот матросы и унтера были даже довольны поворотом в их службе. Нет, плен им, конечно, был не по душе, но, с другой-то стороны, пленный в бою не участвует. Стало быть, у него куда больше шансов вернуться домой живым и невредимым.

А то, что их запирали по кубрикам и отсекам, – так это и вовсе здорово. Можно выспаться как следует, а не бегать по всему кораблю, начищая все тутошние медяшки и железяки.

* * *

Явившись с утра на мостик, Эйтингон застал там Топпа, штурмана Вернера Кёппе и скучавшего Турищева. Капитан цур зее после вчерашнего сражения малость успокоился, как будто смирился со своим новым статусом.

Да и что ему было делать? Не защищать корабль он не мог – за ним находились две тысячи душ, но, вступив в бой с германским крейсером, командир линкора автоматически становился преступником. Назад дороги не было.

Возможно, именно это соображение и определило спокойное поведение экипажа «Тирпица». В самом деле, зачем им поднимать бунт, если в рейхе их уже зачислили в предатели? Смысл какой?

В Фатерлянде их ждала или отправка в концлагерь, или расстрел. Оставался один путь – на север, к советским берегам. Страшно было, неприятно, но выбор между казнью на родине и жизнью на чужбине, хоть и в плену, являлся несложным делом.

– Господин капитан, – сказал Эйтингон, – предлагаю взять мористее, уйти от берега подальше.

– Это удлинит время нахождения в пути.

– Верно, но заодно удлинит и срок нашей жизни. Субмарины помогли нам потопить крейсер, но кто поможет отбиться от бомбардировщиков?

Карл Топп нахмурился.

– Считаете, будет налет?

– Почти уверен. Спокойно уйти нам не позволят.

– Лево руля! – скомандовал капитан.

Вахтенный живо переложил руль, отворачивая от берега в сторону моря. Чем дальше в океан, тем меньше вероятность бомбежки.

Минут десять прошло в полном молчании. Топп вел корабль, Эйтингон вспоминал жену, Турищев, похоже, дремал.

– Господин Том, – сухо заговорил Карл, – что ждет меня и весь экипаж в Мурманске?

– Плен, что же еще. Роскоши и кулинарных изысков не обещаю, но мы, в отличие от фюреров всех мастей, соблюдаем конвенции не только в отношении англичан и прочих разных шведов. Для нас все равны. Да вы не беспокойтесь, война не затянется. Кончится – и по домам. Думаю, вас с экипажем оставят в Мурманске – будете обучать краснофлотцев, ибо кто, кроме вас, знает «Тирпиц» лучше?

Топп фыркнул. Помолчав, он спросил:

– Помните, вы рассказывали, как вермахт уничтожает мирное население? Это было сказано… как это у вас говорят… для красивого словца?

– Для красного, – поправил Наум и вздохнул. – Я не воевал на фронте, но пришлось побегать по тылам, так что навидался на всю жизнь. Поверьте, я не ставил своей задачей очернить немцев или выставить их нечистой силой. Просто встает в памяти виденное, вот и все. Помню, в Белоруссии, заходим в одну деревню – сожжена, одни печи кирпичные торчат из пепла. А на окраине – сгоревший амбар. Фашисты загнали туда все население деревни, человек пятьдесят стариков, женщин и детей, заперли и подожгли.

Идем дальше, снова сожженная деревня, побольше, но та же картина – печи торчат, как памятники погибшим, а сами погибшие сгорели в амбаре или в клубе. Насмотрелся, короче. Видел однажды, что осталось от казненных партизан – их за руки и ноги привязали тросами к танкам и разорвали. Видел зверски изнасилованных девочек, видел распятых мальчиков… Это фашизм, Топп, а у фашизма нет нации. Как только кто-то объявляет свой народ исключительным, а соседей – недочеловеками, тут же начинаются веселенькие штучки вроде газовых камер или обливания ледяной водой на морозе. Так погиб наш генерал Карбышев – его раздели зимой, вывели на холод и обливали, пока он сам не превратился в лед. Самое поганое, Топп, заключается в том, что многие у вас, да и у нас, чего греха таить, одобряют все эти мерзости. Из таких и вырастают фашисты.