Другой коневоз нашелся. Но без седативного, обещанного первым перевозчиком (которое уже было поздновато искать), с весьма ограниченным временем на погрузку и совершенно неизвестный. Учитывая «любовь» Гонжищи к погрузке, можно представить, как «счастлива» я была в предвкушении.

Погрузка обернулась двумя попытками побега, содранной кожей на пальце (да, я забыла перчатки) и необходимостью в условиях цейтнота заводить коня с завязанными глазами.

Грузится Гонжик непросто, но едет вполне спокойно и выгружается тоже без проблем. Он немножко отдохнул в деннике и был представлен табуну.

В табун мой конь входит так, будто всегда там жил. Интеллигентно обнюхивается, изредка повизгивая, никого не обижает, на провокации не поддается, в разборки с дамами (а здесь почти одни дамы) не вступает и с «психами» не связывается. Держится первое время отстраненно, но, как правило, находится кто-то, с кем можно дружить.

В этот раз Гонжищу повезло: в табуне гуляла Ника — лошадка, с которой он дружил лет 10 (а то и больше) назад. Они узнали друг друга и тут же скорешились.

Как Гонжище снова был самой больной лошадью в мире

Звонок раздался в пятницу. А., работник конюшни.

— Срочно позвони В.!

— Что случилось??? — холодею я.

— Кажется, Гонг сломал ногу…

Стараясь не выпустить из ослабевающих рук телефон, набираю В.

— Кажется, Гонг сломал ногу, — слышу ту же информацию, в которую совершенно невозможно поверить. — Он на нее немного опирается, но она выглядит в два раза больше, чем другая…

Ночь прошла в беспамятстве. Пока не было слишком поздно, пыталась дозвониться двум ветеринарам, у которых есть рентген, но оба были за пределами нашей родины с отключенными телефонами.

На первой маршрутке рванула в конюшню.

Грустный Гонжище стоял в деннике, туго забинтованная левая задняя нога поражала толщиной. Правда, конь на нее опирался и даже разминал здоровую ногу, видимо, уже не способную отвечать за устойчивость всего организма, время от времени поднимая ее и поджимая к пузу. Это внушало оптимизм.

9 утра. Пытаюсь дозвониться ветеринару Б. — единственной рентгенной надежде. Мне везет — он как раз на пути к Минску. После 12 можно набрать снова — будет знать, когда сможет нас навестить.

Пытаюсь поднять моральный дух болящих, делаю ТTouch, чтобы ему хоть чуточку полегчало.

В 12 снова набираю Б. Будет после 15. Точнее сказать не может.

Нервное напряжение зашкаливает, поэтому иду бродить по окрестностям. Погода для прогулок так себе — то солнце, то проливной дождь. Кроссовки насквозь мокрые. Прохожу по каким-то деревням, лугам и перелескам. Уже и соседний город недалеко, когда решаю повернуть назад — вдруг Б. скоро приедет.

Однако надежды тают как дым. Он не отвечает на звонки. Хотя, наступив на горло собственным представлениям, что нельзя быть такой настойчивой, звоню раз в 20 минут.

Наконец отвечает.

— Буду не раньше 18.30.

Я готова упасть замертво рядом с Гонжищем. Но продолжаю развлекать его сеансами массажа (ему это нравится, вообще на попытки массировать больную ногу он радуется, подергивает губешками).

Ужасно жалко его, потому что звери обычно умеют звуками показывать, что им нехорошо. Собаки скулят, коты мяукают, а лошади стоят и страдают молча.

Читаю книжку в деннике, ближе к назначенному времени выхожу смотреть на дорогу.

Наконец, приезжает Б. Достает рентген-аппарат, похожий на большой фонарь, колдует над подключением, идем в денник. Что-то не так с контактами — аппарат не включается. Да, он же вчера начал барахлить. Кажется, я прямо сейчас упаду в обморок.

Самый напряженный момент — когда на экране ноутбука появляется снимок. Наверное, я не дышу.

— Пациент скорее жив, чем мертв, — бормочет Б.

— Что там?! — выдыхаю я.

— Перелома нет. *мысленно танцую джигу* Возможно, вот здесь трещина. Надо сделать еще один рентген.

Имеем четыре рентгена, отсутствие перелома, присутствие старой травмы (в еще «донашу» эпоху). Трещинка (или нет?), но ничего страшного. Жить будет. И даже, возможно, неплохо.

А сколько ему лет? 17? Ну, старый конь уже, что ж вы хотите. Какой он старый, возмущаюсь я. Он в самом расцвете сил… то есть лет! В общем, цветущий организм!

В результате — ничего не колем, потому что ногу сам должен беречь. Охлаждаем. Как можно чаще.

Радостно заливаю денник водой (которую потом так же радостно выгребаю).

На следующий день (у девчонок местных выходной) мчусь, отпросившись пораньше с работы, в конюшню. По дороге, не найдя лошадиной охлаждайки, покупаю человеческую мазь. Успеваю на маршрутку в 18:00.

— У вас, — спрашиваю, — маршрутка на 20:00 из Дзержинска идет? (она новая, эта маршрутка, только-только пустили).

— Идет, — говорит водитель.

— Точно?! — с нажимом переспрашиваю. — Я там не останусь?

— Ну, если что, звоните — я сам за вами приеду.

Гонжищу, кажется, лучше. Усиленно щемится из денника в проход. Ставлю на развязки и притаскиваю шланг с водой. В проходе почти потоп, зато Гонжище доволен — поднимает больную ногу и вытягивает в сторону, чтобы мне сподручнее было ее поливать. Еще один сеанс массажа, немного жду, наношу мазь и бегу на маршрутку.

Охлаждаек лошадиных в Минске нет. В среду нахожу в Ратомке, коллега в обеденный перерыв доставляет меня туда.

Но в тот же день раздается еще один звонок из конюшни. Я в предобморочном состоянии.

— У Гонга открылась ранка и вытекает гной. Звонили Инне (еще один ветеринар) — говорит, надо пробовать шагать. Но вообще — ему уже лучше.

Охлаждайка уже не нужна, нужно «загонять» в открывшиеся ранки (их несколько) новое лекарство.

Следующие две недели Гонжище развлекается шаганием в руках и обработками. Когда приезжаю, выпускаю его прогуляться на плацу. Гонжище невесел — ему хочется к друзьям, а не пущають. Больше ничего не вытекает, но нога все равно отекшая (хотя и не так сильно). Курс лечения меняется на промывание хлоргексидином и смазывание.

Приезжает со мной Наташа. Тискает коню ногу, пытается развлечь прогулками по плацу. Конь не хромает (хромоты не было вообще), но весьма убедительно изображает страдальца.

Как же он был рад, когда, наконец, раны зажили и ему дали возможность воссоединиться с табуном! Гонжище снова начал гулять в яблоневом саду — в окружении других лошадей и аистов. И, кажется, вновь вполне себе доволен жизнью.

«Косячный жеребец»

Гонжище, вернувшись после больничного в табун, примерил на себя роль «косячного жеребца». Да так примерил, что и сжился с ней весьма прочно. Собрал табун кобыл и ревностно их охранял. Допуская лишь тех меринов, которые ни на что не претендовали.

Впрочем, на нежности