Он видел то тонкие предплечья, то узкие пальцы ног. Наконец скользнул по холмику волос внизу плоского подрагивающего живота. Феде стало очень жарко, сердце колотилось так, будто он пробежал не меньше версты. И со стыдом он понял, что естество выдало его – штаны в районе гульфика оттопырились. Он чувствовал, что вот сейчас не выдержит, что семя его изольется, что сладостная истома уже охватывает тело. И порывисто отвернулся, посмотрел в окно, только чтобы не видеть ее тело.

– Что? – разочарованно спросила девушка. – Я так некрасива?

– Очень красива! – сказал он горячо, однако не поворачиваясь.

– Тогда в чем дело?

– Не могу сказать.

– Говори немедленно! Слышишь!

Она подошла, повернула голову юноши и посмотрела прямо в глаза.

– Я приказываю! Говори!

Он снова сглотнул.

– Боюсь не сдержаться.

Сначала она удивилась, а потом весело рассмеялась и вдруг схватила его прямо за оттопыренный гульфик. И тут же судорога пронзила тело Федора. Он со стоном вытянулся, чувствуя, как семя густой струей бьет прямо в подштанники и горячо впитывается. Луиза, закусив нижнюю губу, наблюдала за его лицом.

– Так не пойдет, – сказала она, – что это ты надумал? Наслаждаться в одиночку? Ну-ка, смотри, и штаны у тебя промокли. Как ты домой пойдешь в таком виде?

– Прости, – пробормотал Федор, лицо которого залилось густой краской стыда.

Он и не знал теперь, что делать. Наверное, надо было бежать прочь.

– Давай-ка снимай все, – приказала Луиза. – Надо просушить. Давай, что стоишь столбом!

И она сама начала стаскивать с него одежду. Наконец и Федор остался в чем мать родила. Не дав ему опомниться, Луиза схватила юношу за руку и потянула к кровати. Откинув покрывало, она уложила его, а потом легла рядом и прижалась.

– Ну, милый мой шпион, – сказала девушка, – я тебя теперь просто так не отпущу.

Она прижалась к Федору всем своим длинным горячим телом, закинула на него ногу и начала целовать. Он целовал ее в ответ, но в душе мучился вопросом – а что же дальше? Конечно, Федя слышал несколько раз от мужиков подробности их соитий, но те рассказывали так грубо и смешливо, что казалось – дело это грязное, случайное и ничего, кроме брезгливости, в нем не вызывало. Кроме того, по словам мужиков, после того, как они извергали семя, все заканчивалось. И поэтому Федя с тревогой думал: неужели и у него теперь все уже закончилось? Но нет! Ласки Луизы становились все настойчивее. Она совсем сбросила покрывало на пол, начала целовать грудь Феди, потом, со стоном, – живот. И юноша почувствовал, что снова полон сил. Луиза застонала громче и крепко обхватила своими тонкими пальцами его вставшего на дыбы жеребчика.

– Я не знаю… – залепетал юноша, – я никогда еще…

Она тоже не знала, но придумала очень быстро. Взвилась, повернулась к нему лицом и села сверху. Глаза ее на миг закатились, так что остались видны только белки, а потом Луиза опустилась на бедра юноши, оседлав его. И крикнула, вцепилась зубами в ладонь.

– Что? – встревоженно спросил он. – Тебе плохо? Тебе больно?

Луиза сморщилась, засмеялась и потрепала его по лицу.

– Так и должно быть, – сказала она. – Сейчас пройдет. Вот так…

И начала медленно покачивать бедрами взад-вперед, потом все быстрее и быстрее. Потом закричала как кошка, а он ответил ей низким утробным голосом, превратившись в это мгновение в другого – грубого, взрослого, требовательного. Он схватил ее за волосы и притянул к себе лицо с распухшими от слез глазами и губами – от поцелуев. И впился в эти губы своим ртом. Луиза вырвалась, снова откинулась назад, выставив груди с чуть набухшими сосками, как будто требуя, чтобы он схватил их, смял. И в этот момент оба они закричали, не слыша больше себя, и Луиза повалилась на него всем телом, содрогаясь, а он чувствовал ее запах – тонкий запах девичьего пота, последний запах девушки, превращающейся в женщину.

Они лежали обессиленные, не считая минут. Но скоро снова потянулись друг к другу. Однако в этот момент за окном послышался стук копыт и голоса. Луиза скользнула к окну, выглянула на мгновение и быстро задернула занавеску.

– Бабка вернулась, – сказала она.

– И что теперь делать? – встревожился Федор.

Девушка скользнула к нему под одеяло.

– Ни-че-го! Она не зайдет, не беспокойся. Разве что вызовет меня. Просто надо поменьше шуметь. Понял?

Федя кивнул.

– Ты обещаешь не шуметь? – спросила Луиза коварно и стремительно нырнула под одеяло – все ниже и ниже, пока ее губы не оказались там, где только что было ее лоно.

И Федя понял, что сдержать обещание будет, пожалуй, сложновато.

Лефортово

– Хорошо тут, – сказал Дубельт, – тихо. В доме ужасно пахнет.

Он сидел на бревне, подложив под себя свернутый плащ.

– Ночевать поедем в Москву? – спросил Сагтынский.

– Нет-нет, останемся. Сейчас прибудет нарочный, которого я послал к Горничу. А мы будем у камина читать друг другу рукопись, благо на этот раз она никуда уже не пропадет. Вот странно – гоняешься за таинственным документом, а потом находишь его в корзине для растопки.

– Служанку допросим?

– Конечно. Вот только сперва пускай приготовит ужин, а там и допросим.

Сагтынский безразлично посмотрел на свежеструганный крест, венчавший могилу баронессы.

– Кто будет вести следствие? Ты сам?

Дубельт зло усмехнулся.

– Следствия не будет. Все это дело – государственная тайна. Причем я совершенно не уверен, что государь хочет знать подробности. Ему важен результат.

– Но ты не уверен в этом.

– Я не уверен в том, что государю вообще что-то нужно знать, кроме того, что он и так знает.

Сагтынский присел рядом с Дубельтом на бревно.

– Послушай, Лео. Это важный вопрос, во всяком случае для меня.

– Какой вопрос, Адам?

Сагтынский сплел тонкие сухие пальцы, немного помолчал, как будто тщательно формулировал то, что собирался сказать.

– Кому мы служим, Лео?

Леонтий Васильевич хмыкнул:

– Государю. России. Ты же не думаешь, что у меня есть какие-то другие руководители? А? Или ты подозреваешь, что меня перевербовали? Кто? Англичане? Французы? Что за глупость, Адам Александрович!

– Не надо, – мягко сказал Сагтынский. – Ты и я служим государю императору Николаю Павловичу. Но в чьих интересах мы действуем? Я говорю – мы, потому что и ты, и я уже немолоды. Мы не юноши, Лео. И мы не романтики. Мы практики. Более того, мы умные и опытные практики. Я бы не стал задавать тебе этот вопрос. Раньше я тебе его не задавал. Я задавал его себе. Но теперь ты втянул меня в эту игру. И прежде чем окончательно увязнуть, давай поставим