Горгулья, точно немой свидетель моих напрасных усилий, хранила молчание. И я рухнул на землю.

На девятнадцатом году моей жизни, в середине лета, Ригус охватила предвоенная лихорадка. Улицы гудели молвой о провале Хемдельского соглашения, новости сообщали, что наши континентальные союзники, Мирадин и Нестрия, мобилизуют войска для защиты своих границ от дренской угрозы. Верховный канцлер Аспит вначале объявил о призыве двадцати тысяч солдат, впоследствии была собрана величайшая за всю историю Империи армия. Едва ли кто-нибудь думал тогда, что эта первая жертва послужит искрой, из которой разгорится пламя пожара, способного испепелить целый материк.

В послевоенные годы я слышал множество различных объяснений причин Войны. Когда я записался в армию, мне говорили, что мы идем умирать во имя соблюдения соглашений, заключенных с нашими военными союзниками. Какую ощутимую выгоду, однако, я мог бы извлечь из обеспечения территориальной целостности дряхлеющей Мирадской империи с ее полоумным царем-жрецом или из помощи нестрианцам, желающим отомстить за обиды, нанесенные им молодой Дренской Республикой пятнадцать лет тому назад, — все это находилось и до сих пор остается выше моего понимания. Хотя это не так уж важно. Руководство легко отказалось от этой идеи, едва наши вечные союзники капитулировали через два года конфликта. Затем начались разговоры о том, будто мое присутствие за сотни миль от дома необходимо, чтобы защитить заморские интересы Короны и не дать дренцам занять незамерзающий порт, который позволил бы им угрожать сокровищницам нашей Империи, разбросанным на большом расстоянии друг от друга. Мой знакомый учитель, один из моих клиентов, однажды пытался объяснить, что Война явилась неизбежным побочным продуктом того, что он называл «растущей ролью олигархических финансовых интересов». Правда, в тот момент мы изрядно заправились амброзией, и я с трудом улавливал ход его мыслей. Я слышал множество объяснений. Да и сейчас еще, черт возьми, половина Низкого города винит во всем банковские дома островитян вместе с их сверхъестественным влиянием при дворе.

Но я помню настроения, царившие перед Войной, помню плотные очереди новобранцев перед рекрутскими пунктами. Я помню речевки — «Дренцы — подлые рабы, мы положим их в гробы!» — которые неслись из каждой пивной города в любое время дня и ночи. Я помню молнию в грозовом небе и влюбленных, расстающихся друг с другом на улицах, и я могу высказать свое мнение. Мы пошли воевать, потому что военный поход — это здорово, потому что есть в груди человеческой нечто такое, что приятно трепещет при самой мысли, но не перед лицом реальности, о массовом убийстве себе подобных. Война не забава, война — это несчастье. А развязывание войны? Развязывание войны чертовски интереснее ночного улета от янтарной смолы.

Что до меня, то детство, проведенное в драках с крысами за свежие отбросы, едва ли способствует внушению таких добродетелей среднего сословия, как национализм и ксенофобия, что побуждают человека к мысли об убийстве людей, которых он никогда не видел. Но армейская пайка перевесила еще один день в порту, по крайней мере, так считал я. Вербовщик заявил, что я вернусь домой через шесть месяцев, и выдал мне хитромудрый комплект кожаных доспехов и каску, которая с трудом налезала мне на голову. Военной подготовки у нас почти не было. Копье я увидел, только когда мы сошли на берег в Нестрии.

Я вступил в армию с первой волной рекрутов. В те первые ужасные месяцы военных действий, когда наши потери составляли три из четырех и четыре из пяти, нас иносказательно называли Потерянными детьми. Большинство парней, вместе с которыми я вышел в поход, погибли в первые двенадцать недель. И умирали они в мучительных криках, сраженные стрелой арбалета или дождем шрапнели.

Но все это в будущем. В то лето я бродил по улицам Низкого города, похрустывая новенькой амуницией, и старики то и дело норовили угостить меня кружкой пива, а симпатичные девицы на улицах краснели, когда я проходил мимо.

Я никогда не отличался общительностью, а потому сомневался, чтобы мое отсутствие опечалило прочих обитателей порта, так что я не был особо загружен трогательными прощаниями и проводами. Но за два дня до того, как меня призвали на фронт, я зашел повидаться с двумя единственными людьми, которые, как мне казалось, могли бы скорбеть о моей кончине.

Когда я вошел в комнату, Синий Журавль стоял, повернувшись ко мне спиной, свежий ветерок сочился сквозь открытое окно. Я знал, что каменный страж уже доложил о моем приходе, но даже тогда медлил с приветствием.

— Учитель, — сказал я.

Его улыбка была широка, но глаза выражали печаль.

— Ты выглядишь совсем как солдат.

— Надеюсь, как солдат нашего войска. Тогда хотя бы меня не прирежут на корабле по пути на фронт.

Журавль излишне серьезно закивал. Обычно он не касался политики, питая больший интерес, как и его собратья, к эзотерическим знаниям. Несмотря на присвоенное ему звание мага первого ранга, Синий Журавль редко появлялся при дворе и имел там слабое влияние. Однако в этом человеке заключалась огромная мудрость, и, думается, он понимал то, чего не понимали многие из нас: выпустив однажды на волю зверя под названием «война», трудно будет снова загнать его в клетку, и боевые действия не закончатся к середине зимы.

Разумеется, ничего такого он мне не сказал, поскольку я ушел бы на фронт в любом случае. Но тревога читалась на его лице.

— С осени Селия будет жить при Академии. У меня такое предчувствие, что этой зимой в Гнезде будет холодно без нее. И без твоих визитов, хотя в последнее время ты редко заходишь к нам.

— Вы решили послать ее учиться?

— Приглашение не предполагало обязательства. Корона стремится объединить под своей рукой всех, кто занимается магией. Конец кустарщине, скрытой в башнях на продуваемых всеми ветрами пустошах. Я не в восторге от этого, но… что может сделать один старик против будущего. Все это задумано для общей пользы. Мне так сказали. Похоже, ради призрачного идеала теперь будет принесено великое множество жертв. — Вероятно, осознав, что его приговор можно было бы применить и к моей ситуации, старик заговорил чуть веселее. — Кроме того, она рада этому. И будет лучше, если она станет проводить больше времени со сверстниками. Слишком долго она оставалась один на один со своей учебой. Порой, бывает, я беспокоюсь… — Он покачал головой, будто пытаясь отогнать дурные мысли. — Я никогда не планировал стать отцом.

— Но вы хорошо справлялись с ролью приемного отца.

— Ты знаешь, это не так уж просто. Возможно, я слишком часто поступал с ней как со взрослым человеком. Когда я понял, что у нее талант к Искусству… Порой мне кажется, что я слишком рано взял ее в ученицы. Мне исполнилось двенадцать, когда я поселился у Роана. Я был вдвое старше, чем она, и к тому же был мальчишкой. Ей пришлось научиться таким вещам, пришлось пережить… — Старик пожал плечами. — Я не знал иного способа воспитать ее.

Мне никогда еще не доводилось слышать, чтобы Журавль говорил о своих тревогах с такой откровенностью. Я чувствовал себя неловко, да и другие заботы теперь волновали меня.