Услышав это, Ли Ванг протянул руку с «Регентом» банкиру, который и взял драгоценность спокойно, без всякой поспешности, словно самую обыкновенную вещь.

— Надеюсь, — сказал дрожащим от волнения голосом претендент на звание Кванга, — надеюсь, что вы мне, Лао Тсин, возвратите это сокровище в случае моей неудачи на выборах.

— Разумеется, мой друг и будущий Кванг! — успокоил его Лао Тсин. — В этом невероятном случае я исполню свой долг, возвратив «Регент» вам, а вы уж поступите с маркизом так, как считаете нужным, — это уже не будет меня касаться.

Такое решение, конечно, не могло понравиться Гроляру, но он не стал спорить, рассудив, что если, в конце концов, он не получит «Регент» от китайцев, то у него всегда найдется средство забрать его у них законным путем, обратившись к содействию голландских властей.

Банкир же между тем думал, глядя на своих посетителей: «Нет, господа, не вам придется возвратить коронную драгоценность французскому правительству! Я в этом деле вижу хорошее средство для Бартеса заслужить расположение властей его родины, хотя он, живя среди нас, и не нуждается в нем, и с помощью богатств, которые скоро поступят в его распоряжение, сможет должным образом отомстить своим врагам, опозорившим его и пославшим в ссылку как последнего вора… Как ужасна эта история, которую он рассказал мне, и как его бедный отец должен был жестоко страдать от нее…»

Лао Тсин вспомнил, что и он был отцом двух сыновей, погибших в расцвете лет, и это воспоминание вызвало слезы на его глаза, задумчиво смотревшие в пространство и не замечавшие более собеседников.

Вдруг вошел Саранга, и банкир поневоле должен был вернуться к действительности.

— Это ты, мой верный Саранга? Так ты уже готов?

— Да, господин!

— Хорошо! Вот это — те два джентльмена, которых ты должен проводить к гротам Мары.

Малаец вздрогнул и посмотрел на Ли Ванга и Гроляра как на приговоренных к смерти, но лицо его не выдало ощущений, овладевших им в эту минуту: воля его господина была для него законом, не допускавшим никаких ни размышлений, ни возражений.

— В саду, господин, — заметил малаец, — четверо иностранных матросов ожидают ваших приказаний.

— Хорошо. Через несколько минут ты узнаешь о времени своего отъезда.

Саранга поклонился и вышел, а Лао Тсин сказал Ли Вангу и Гроляру:

— Извините, господа, личные воспоминания заставили меня отклониться от нашего дела, но теперь мы возвратимся к нему.

— Лао Тсин, — перебил его Ли Ванг тем же лихорадочным, беспокойным голосом, — я жду исполнения ваших обещаний!

— Оно не замедлит, — ответил банкир, — мне остается только сказать вам: все приготовлено для вашего путешествия. Когда вы желаете ехать?

— Сегодня вечером! Сейчас даже!

— Час отъезда зависит от вас. Яхта, на которой вы отправитесь, уже под парами, а вместо китайского экипажа я попросил командира «Калифорнии» отпустить четырех матросов с его судна, которые вполне опытны в плавании как под парами, так и под парусами; затем, к вашим услугам малаец Саранга, сделавший в качестве лоцмана более пятидесяти путешествий туда и обратно… Наконец, вот последнее: потрудитесь получить эту записку оставленную покойным Фо, с помощью которой вы пройдете и на остров, и во дворец Квангов, и отыщете ящик с «кольцом власти».

С этими словами банкир подал Ли Вангу большой сверток шелковой бумаги и пергамента, который тот взял обеими руками, дрожа от радости.

— Сколько нужно времени, чтобы быть там? — нетерпеливо спросил он.

— Четыре или пять дней.

— Хорошо, Лао Тсин! Я еду вечером, после захода солнца.

— Мы едем, Ли Ванг! — поправил его Гроляр. — Я не должен ни на минуту разлучаться с вами до того момента, когда исполнятся все ваши желания, а вместе с ними исполнятся, конечно, и мои!

— Это невозможно! — воскликнул Ли Ванг. — Я бы, разумеется, охотно взял вас с собой, но там, на острове, не имеет права показываться никто, не принадлежащий к нашему обществу.

— Это верно, — подтвердил банкир, — и у входа, ведущего на самый остров, должен будет высадиться лишь один Ли Ванг, который туда и проникнет; но вы, маркиз, можете подождать его возвращения в лодке, в которой довезет вас обоих до входа на остров один Саранга, так как на яхте невозможно будет пройти туда.

Оба союзника согласились с этим планом и ушли от Лао Тсина, довольные и собой, и им, хотя и не без некоторых сомнений и сожалений, относившихся исключительно к великолепному «Регенту»: один жалел, что должен был расстаться с ним, другому не менее жаль было видеть, что он не попал к нему в руки.

Когда они уходили, банкир сказал Гроляру:

— Милостивый государь, вы не можете понять моих симпатий к бежавшим из Нумеа ссыльным, которых вы чуть было не предали вчера французскому правительству, не вмешайся в дело Уолтер Дигби, настоящий американец на этот раз; но вы теперь откажетесь от ваших дальнейших действий в этом роде, иначе ни за что не получите драгоценности, о которой хлопочете.

— Но, милостивый государь, мой долг…

— Э! — перебил его банкир. — Я понимаю, что всякий долг соединен бывает с разными печальными необходимостями, но случается нередко, что чувство гуманности берет перевес и диктует нам свой образ действий.

— Посмотрю, что я могу сделать для ваших друзей, — важно сказал Гроляр, — может быть, мне удастся добиться от моего правительства некоторого смягчения их участи; но во всяком случае я не могу отказаться от миссии, возложенной им на меня, потому что это равносильно измене, а изменником своему отечеству я не желаю быть, да и вы не можете этого требовать от меня.

— Пусть будет так, господин маркиз, — согласился Лао Тсин. — Но пеняйте потом на себя за то, что может случиться впоследствии, так как я не перестану ограждать моих друзей от ваших покушений на их свободу, и вы могли уже видеть, успеваю ли я в этом, — это ограждение я считаю также своим долгом. Во всяком случае, на несколько месяцев они свободны от ваших покушений.

— Вы намекаете на кражу у меня моих бумаг?

— Да, это по моему желанию их украли у вас.

— Я так и думал! Но тогда, значит, мы идем с вами не к миру, а к войне, а в этом случае я предоставляю себе полную свободу действий, которая не может быть выгодна для вас!

— Как вам будет угодно. Прошу только помнить, что во всякой борьбе удары падают безразлично на всех, направо и налево.

— Благодарю за напоминание! А относительно «Регента» я ничего не боюсь: у меня ваше слово, милостивый государь, и к одному делу мы не будем примешивать другого.

С этими словами Гроляр важно раскланялся и ушел, полный достоинства и самого выгодного мнения о своей личности: из простого полицейского он начинал формироваться в дипломата, и, как казалось ему, не без успеха.