Оставшись один, банкир кликнул Сарангу и сказал ему:

— Видел этого иностранца, который поедет с Ли Вангом?

— Да, господин!

— Ну, — продолжал Лао Тсин, понизив голос, — если он тоже захочет ехать с ним в гроты Мары, — пусть себе, не мешай ему.

— Понимаю, господин! — просто сказал малаец, смотря на своего господина глубоким взглядом больших черных глаз.

Через некоторое время в кабинет Лао Тсина вошли Бартес и Гастон де Ла Жонкьер.

— Ну-с, — спросил первый, — удалось ли вам добиться чего-нибудь?

— Вот «Регент», — отвечал банкир, подавая его Гастону. — Он ли это самый?

Молодой человек обезумел от радости: схватив драгоценность, он принялся петь, кричать и танцевать, не помня ни себя, ни тех, кто был с ним! Вот когда честь его отца восстановлена, а вместе с ней обеспечена и участь всего семейства! Теперь все невзгоды прошли, и они заживут обеспеченной и спокойной жизнью!

Когда первый приступ радости прошел, Гастон возвратил драгоценность банкиру, сказав ему:

— У вас он будет целее, чем у меня, до моего отъезда из Батавии! А уеду я отсюда не раньше того, как пошлю шифрованную телеграмму отцу и увижу своего друга вне всяких опасностей.

— Нет, дружище, — возразил Бартес, — поспешай-ка лучше домой да обрадуй поскорее отца своим возвращением не с пустыми руками, а с исчезнувшим сокровищем. Обо мне же не беспокойся!

— Я сделаю то, что мне долг велит делать, и мой отец, узнав в чем дело, первый одобрит мое желание остаться с тобой, чтобы видеть тебя в полной безопасности.

— Но мое положение не так опасно, как ты думаешь? Этот мошенник Гроляр ведь теперь совершенно безвреден, — заметил Бартес.

— А вмешательство Дигби? Ты думаешь, генерал-губернатор простит ему афронт, полученный ночью от него? А мелководье здешнего порта? Ведь в случае прямой опасности вам здесь нельзя будет ускользнуть от врагов, опустившись под воду, как это удалось сделать в Сан-Франциско! Нет, друг, надо быть благоразумным, что я тебе и советую, а главное, не тратить ни одной минуты понапрасну.

В эту минуту, как бы в подтверждение опасений, высказанных Гастоном де Ла Жонкьером, послышались три пушечных удара с форта Дэндэльса, гулко и протяжно раздавшихся в воздухе, полном тропического зноя и сладкого far niente.

Приглашение показать документы. — Затруднительное положение. — Миллиард в кладовых. — Последние инструкции. — Отплытие яхты. — Что ожидает ее пассажиров. — Упрямый бретонец.

УСЛЫШАВ ПУШЕЧНЫЕ ВЫСТРЕЛЫ, Лао Тсин побледнел.

— Что это значит? — спросили одновременно Бартес и де Ла Жонкьер.

— То, чего мы боялись, случилось, — сказал Лао Тсин немного взволнованным голосом. — Это сигнал, что вход и выход из порта закрыт, из порта, где стоят наши суда! С последним выстрелом через вход в гавань будут протянуты цепи, не позволяя более ни одному судну ни войти в порт, ни выйти из него… Эта мера, положим, означает не конфискацию судов, а предложение всем иностранным кораблям предъявить свой документы; тем не менее она настолько серьезна, что я пока не вижу способа выйти из затруднения. Чтобы генерал-губернатор решился на нее, нужно было случиться чему-нибудь особенному, и я думаю, не побудил ли его к этому французский броненосец «Бдительный». Теперь все дело в том, в порядке ли бумаги «Калифорнии» и «Гудзона», и вы, Бартес, как командир одного из них, должны это знать.

— Они были построены в Америке, — отвечал Бартес, — и включены в «Навигационный реестр» как американские суда. На этом основании они могут считаться в числе коммерческих судов, но от этого, понятно, еще далеко до роли командира военного судна, которую взял на себя прошлой ночью Уолтер Дигби, желая освободить нас из-под ареста.

— Это было весьма неблагоразумно, — заметил Гастон. — Если бы он представился генерал-губернатору как капитан дальнего плавания, дело могло бы уладиться мирным образом.

— Рассказывай! — иронически улыбнулся молодой Кванг. — Капитан дальнего плавания, командующий, однако, броненосцем и грозящий сжечь целый город!

— Твоя правда, я не учел этого последнего обстоятельства, — сказал Гастон.

— Заметьте, — вставил Лао Тсин, — что без этого смелого и неожиданного поступка, нашему уважаемому другу не миновать было бы трюма «Бдительного», который и отправил бы его с товарищами обратно в Новую Каледонию! Это было счастливое вдохновение, которое нашло на Уолтера Дигби. Благодаря ему мы теперь все-таки на свободе и можем обдумать наше положение. И если на вас слишком приналягут, то и мы можем принять экстренные меры.

— Это правда, но…

— В моих кладовых хранится более чем на миллиард золота, скопленного веками и принадлежащего обществу; а у кого в руках золото, тот не может сам попасть в чужие руки. У меня возникла одна мысль, которую, впрочем, следует обдумать, прежде чем сообщить ее вам. В ожидании же этого вы, мой друг, передайте пока команду над «Гудзоном» бравому Дигби, а сами поселитесь, вместе с господином де Ла Жонкьером, у меня в Уютном Уголке, где вы будете в полной безопасности: у меня там есть такие потайные уголки, которых вся яванская полиция не в состоянии открыть. Это именно те убежища, в которых проводили свой досуг прежние Кванги, ваши предшественники, дорогой мой Бартес, когда им нужно было исчезнуть на некоторое время из среды их верных слуг и друзей.

— В самом деле? — спросил Бартес, заинтересованный тайнами загородного дворца банкира. — Но я не хотел бы разлучаться с моими товарищами.

— Вы более не принадлежите себе, мой друг: не забывайте, что вы глава многочисленного общества, которое нуждается в вас и которому вы обязаны служить. Личные симпатии ваши поэтому приходится пока отложить в сторону. Доверьтесь мне во всем, что касается вас лично, и не беспокойтесь о других. С американцами, например, можно разорвать все отношения: с нынешнего же вечера они будут рассчитаны самым щедрым образом и по первому сигналу могут уйти, так что в случае визита на суда каких-нибудь судебных или иных властей — на них не окажется ни души! Вы увидите потом, что нам иначе нельзя действовать, как только таким путем. Что касается вас, то в этот же вечер наглухо закрытый экипаж увезет вас отсюда в Уютный Уголок, равно как и ваших товарищей — Лу, Кианга и Чанга.

Бартес должен был согласиться с доводами осторожного банкира и решился исчезнуть на некоторое время, раз это было так необходимо. Когда же все уляжется и утихнет, он намеревался сложить с себя высокое звание Кванга, к которому не чувствовал особенного влечения, и возвратиться инкогнито во Францию, чтобы восстановить свою честь и потребовать строгого ответа от своих врагов. Его наследник, которому он передаст при жизни свою власть, уже давно был выбран им: кто более банкира Лао Тсина достоин был этого сана, так как кто лучше него знал дела общества, заведуя его финансовой частью?