Глумов. Мало ли что говорят! Вкусно — ну и будет с тебя!

Рассказчик. А что, Глумов, ты когда-нибудь думал, как этот самый калач…

Глумов(перебивая). Что «калач»?

Рассказчик. Ну вот, родословную-то его…

Как сначала эта самая пшеница в закроме лежит, у кого лежит, как этот человек за сохой идет, напирая на нее грудью, как…

Глумов стучит ложечкой.

Что, опять?

Глумов. Опять. Да обуздай наконец язычище свой!

Рассказчик. Глумов! Да я ведь немножко! Ведь если мы немножко и поговорим, право, вреда особенного от этого не будет. Только время скорее пройдет.

Глумов. Да не об этом мы думать должны! Подвиг мы на себя приняли — ну, и должны этот подвиг выполнить. Вот я, к примеру, знаю только то, что мы кофей с калачом пьем, да и тебе только это знать советую!

Рассказчик. И то правда. Извини, брат. Какое мне дело до того, кто муку производит…

Глумов заерзал.

…как производит и прочее. Я ем калачи — и больше ничего! Теперь хоть озолоти меня, я в другой раз этакой глупости не скажу!

Глумов. И прекрасно сделаешь… А сейчас… Кофей попил?

Рассказчик. Попил.

Глумов. Калачи поел?

Рассказчик. Поел.

Глумов. Займись-ка. Папироски набивай. (Передает приятелю картуз с табаком и гильзы.)

Вместе (поют).

Красавица! Подожди! Белы ручки подожми!

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Обстановка та же. Глубокая ночь или раннее утро. В халате потихоньку входит Рассказчик, садится в кресло. Следом за ним входит и Глумов.

Глумов, Ты? Не спишь?

Рассказчик. Не сплю. А ты?

Глумов. И я не сплю.

Рассказчик. Рано залегли. Бывало, мы до двух ночи словесную канитель затягивали, а нынче залегли с девяти, точно к ранней обедне собрались.

Глумов. Зажечь свечу?

Рассказчик. Погоди, может быть, все-таки уснем.

Приятели уставились друг на друга и вдруг начали хохотать. Хохочут долго, до слез.

Глумов (все еще смеясь). Есть хочешь?

Рассказчик. Хочу.

Глумов. Я на всякий случай в буфете два куска ветчины припас.

Рассказчик. Давай!

Шлепая туфлями, Глумов выходит.

(Прислушивается к шагам Глумова.) Вот он в кабинет вошел, вот вступил в переднюю, вот поворотил в столовую… В буфет полез… Тарелки стукнули… Идет назад! Когда человек решится годить, то все для него интересно: способность к наблюдению изощряется почти до ясновидения, а мысли приходят во множестве.

Глумов вносит поднос с едой и зажженную свечу.

Глумов. Вот ветчина, а вот водка. Закусим!

Рассказчик. Гм… ветчина! Хорошо ветчиной на ночь закусить — спаться лучше будет. (После того как выпили и закусили.) А ты, Глумов, думал ли когда-нибудь об том, как эта самая ветчина ветчиной делается?

Глумов стучит ложечкой.

Что, опять?

Глумов. Опять.

Рассказчик. Ну немножко… Ну совсем немножко. Ну скажи, как эта ветчина ветчиной делается?

Глумов. Ну, была прежде свинья, потом ее зарезали, рассортировали, окорока посолили, провесили — вот и ветчина сделалась.

Рассказчик. Да нет, нет! А вот кому эта свинья принадлежала? Кто ее выходил, выкормил? И почему он с ней расстался, а теперь мы, которые ничего не выкармливали, окорока этой свиньи едим…

Глумов. И празднословием занимаемся… Будет! Сказано тебе погодить — ну и годи! Все! Гожу один!

Рассказчик. Глумов! Мы же одни… Ночь…

Глумов. Пойми ты! Если ты теперь сдерживать себя не будешь, то и в другое время язык обуздать не сумеешь. Выдержка нам нужна, воспитание! На каждом шагу мы послабление себе готовы делать! Прямо на улице, пожалуй, не посмеем высказаться, а чуть зашли за угол — и распустили язык. Понятно, что начальство за это и претендует на нас. А ты так умей овладеть, что, ежели сказано тебе: «Погоди!», так ты годи везде, на всяком месте, да от всего сердца, да со всею готовностью! Даже когда один, без меня, с самим собой находишься — и тогда годи! Только тогда и почувствуется у тебя настоящая культурная выдержка!

Рассказчик встал, подошел к столу, взял чашку и с ожесточением швырнул ее на пол. Звякнули осколки.

Рассказчик. Все! (И вдруг неожиданно запел.)

Красавица! Подожди!

Белы ручки подожми!

Глумов. Вот именно. (Подхватывает песню.)

Оба поют и даже начинают отплясывать какой-то танец.

Затемнение.

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ