— Но почему же?

— Пожалуй, потому, что мы обе — властные, сильные натуры, — ответила Татьяна. — Потому что моя мать была абсолютным детищем сталинской системы. Таких, на месте Сталина, я бы не уничтожала и не преследовала, а лелеяла. Впрочем, до какого-то предела он их и лелеял, а потом, когда чувствовал, что они зажрались в своей неприкасаемости, он их пожирал, как Крон своих детей. Ты читала?

— Читала.

— Современная молодежь совершенно оторвана от классического образования. Я писала об этом в «Книжном обозрении».

Лидочка не сдержала улыбки — Татьяна Иосифовна родилась, когда о классическом образовании не мечтали даже в правительственной школе для детей ЦК. И где, когда она прочла про титана Крона, осталось загадкой, да и сама она о том, наверное, забыла.

— И что же случилось? — Лидочка полагала, что подвиги, совершенные ею на кухне Татьяны Флотской, дают ей право выяснить все, что может так или иначе помочь в поисках дневников и прочего содержимого шкатулки. — Что же разлучило вас?

— Лида, я буду с тобой совершенно откровенна. В этом есть и моя вина. Да, надо уметь отнестись к себе критически. Но пойми — я была молода, я была изувечена системой, я стремилась к нормальной человеческой жизни. И мать, старая большевичка, не могла меня понять. Она жила в Москве, в относительном благополучии, получала пенсию, встречалась с подобными ей старыми большевиками и получала к праздникам пайки в столовой при доме на Старой площади. Я же, как оторванный от дерева листок, неслась безвольно по просторам нашей родины… Ведь меня забрали вскоре после войны, я провела три года в лагере, затем четыре года на поселении, а это же были мои самые лучшие, самые продуктивные, самые прекрасные годы! Еще в ссылке я встретила мужчину. Он был значительно старше меня… у него была семья. Это сложная история. Может быть, я сама не была идеалом. Мы сблизились с ним. Я надеялась, что он расстанется со своей женой. Я даже пошла на то, чтобы вопреки его желанию оставить себе ребенка. Родилась Алена… Я была без работы, без средств, у меня была одна надежда — моя собственная мать. Я кинулась к ней. Маргарита встретила меня более чем прохладно. Она совершенно не одобрила мое поведение. Ах, какие жуткие сцены происходили тогда!.. Но я была в безвыходном положении. По своей наивности и душевной доверчивости я надеялась, что этот человек женится на мне — если я буду рядом…

Татьяна закурила. Курила она папиросы «Беломор», и Лидочке показалось, что в этом есть некоторая демонстративность.

— Я уехала к нему. Но там меня ждал жестокий удар. Он меня не принял. Он отвернулся от меня. Наверное, будь я устроена попроще, примитивнее, я бы смирилась, осталась приживалкой при матери и коротала бы свой век в однокомнатной квартире в ожидании улучшения жилищных условий.

Последнюю фразу Татьяна произнесла с издевкой в голосе.

— Но моя страстная натура не желала мириться с поражением. И я совершила еще одну ошибку. Был человек… молодой человек моего возраста. Он давно добивался меня. И я решила отомстить своему любовнику.

— Когда же это было? — Лидочка постаралась восстановить хронологию.

— Начало шестидесятых. Я помню эту эпоху, эпоху надежд и громких обещаний и в то же время эпоху падения жизненного уровня… Я хотела сказать свое слово в жизни, в искусстве, наконец, в любви! — Татьяна закрыла глаза, погасила папиросу о блюдце, вспоминая те тревожные времена. — Мать хотела, чтобы я взяла к себе ребенка. Но куда я могла взять Аленку, если мое будущее было ненадежным? Мать не могла мне этого простить. Ты представляешь — ребенок ей мешал! Я знаю, что она не хотела и моего рождения, — она пыталась сделать аборт. Но почему-то не вышло. Вот я и появилась назло ей. Впрочем, это уже мои страдания, и никому нет до них дела.

Татьяна закурила вновь. Она говорила, глядя мимо Лидочки, куда-то в угол, полузакрыв глаза, покачивая головой вперед-назад. Лидочка вспомнила, что у них дома, давным-давно, был китайский болванчик. Толстый, в шляпе конусом, его тронешь пальцем, начинает качать головой. Потом он разбился.

— Главное, — произнесла Татьяна Иосифовна со значением, затянувшись папиросой, — что ей удалось за годы, пока судьба носила и молотила меня, не давая, как осеннему листу, опуститься на землю, превратить Аленку в моего врага.

Татьяна вдруг замолчала, затянулась несколько раз. Было тихо, только тараканы шуршали в помойном ведре.

— Я устала, — сказала Татьяна. — Если ты хочешь искать здесь черепки и дневники, ты можешь это делать в моем присутствии. Мне ничего не жалко. Но ты ничего не найдешь.

— Почему?

— Потому что я вчера перевернула вверх дном всю квартиру, и антресоли, и даже здесь — ноги хоть и не держат. Я тоже искала… искала то, что оставила моя мать, оставила Аленке, чтобы не досталось мне. Она, Аленка, мне всегда говорила, что все сгорело, все сгорело… Но я не верила.

— Но что сгорело?

— У мамы был маленький участок, шесть или семь соток, где-то во Внукове, в кооперативе Минпроса. Хибара, а может, дом — я никогда там не была. Она меня не приглашала. После смерти мамы туда ездила Аленка. Но и она меня не приглашала.

— Вы там никогда не были?

— Никогда не была. Я только знаю, что эта хибара сгорела. И если бы там стояла твоя шкатулка, она тоже сгорела — фьюить и сгорела…

— Во Внукове?

— Так ты будешь обыскивать мой дом?

— Извините, я ничего не хочу обыскивать.

— Тогда оставь меня. Я так хочу спать… Я так устала от всего.

— Извините, Татьяна Иосифовна, я пойду.

— Иди, иди.

Татьяна не вышла в прихожую проводить гостью.

— Заходи, приезжай ко мне в Переделкино. Я тебе всегда буду рада! — крикнула она из комнаты. Заскрипел пружинами старый диван. Несколько дней назад на нем лежала ее дочь.

Когда Лидочка оделась и открыла дверь, Татьяна вдруг крикнула ей вдогонку:

— Она ненавидела меня. И во всем виновата моя мать! Маргарита! Но я не держу зла.

Соня позвонила ей вечером. Ее сначала интересовало, известно ли что-нибудь новое об Осетрове, а затем стала рассказывать о себе, что не зажигает свет в своей комнате и велела соседке, чтобы та всем говорила, что ее нет дома, — так она боится гнева Петрика. Поэтому просит ее не спускать руку с пульса. Как только Осетрова поймают — тут же сообщить ей. Пускай вытрясут из него баксы. Поняла?

Когда пухленькая близорукая Сонечка думает о баксах и трепещет перед однокашником, трудно узнать у нее, как же складывались отношения между тремя поколениями женщин семейства Флотских.

— Соня, а где был садовый участок? Там Маргарита жила последние годы?

— Все правильно. Ты сечешь все правильно. Только случилась беда — у них, у Флотских, нельзя без беды. Садовый участок накрылся… лопатой.

— Я тебя не поняла.