— Добро пожаловать на передачу «Персона дня»! Сегодня у нас в гостях писатель, или, точнее сказать, писательница, Джоан Фостер, автор бестселлера «Мадам Оракул», который сейчас пользуется поистине феноменальным успехом. Скажите, миссис Фостер… Или вы предпочитаете обращение «мисс»?

Я в тот момент пила воду и так быстро поставила стакан на стол, что все расплескала. Мы оба притворились, будто не замечаем струйки, стекающей по столу прямо в ботинки ведущего.

— Как вам удобнее, — ответила я.

— О, так, значит, вы не феминистка.

— В общем, нет, — сказала я. — То есть, разумеется, некоторые феминистские взгляды я разделяю, но…

— Миссис Фостер, счастливы ли вы в браке?

— Конечно! — воскликнула я. — Я очень давно замужем.

— Но это очень странно. Я читал вашу книгу, и она, знаете ли, показалась мне очень гневной. О-очень гневной. На месте вашего мужа я бы вряд ли ее оценил. Что вы на это скажете?

— Но книга вовсе не о нашем браке, — серьезно сказала я. Молодой человек ухмыльнулся;

— Вот как? Тогда вы, может быть, расскажете зрителям, что побудило вас написать именно такую поэму?

Тут я взяла и рассказала правду. Не следовало, конечно, но, начав, я уже не могла остановиться.

— Понимаете, я проводила эксперименты с Автоматическим Письмом, — стала объяснять я. — Знаете, когда садишься перед зеркалом с зажженной свечой, кладешь рядом бумагу и карандаш… То есть, я хочу сказать, текст был мне, до некоторой степени, продиктован. Я имею в виду, что обнаруживала слова на бумаге, а сама их не писала, если вы понимаете, о чем я. А потом… в общем, так все и вышло. — Я чувствовала себя полной идиоткой и ужасно хотела пить, но воды не осталось, я все пролила.

Ведущий растерялся и бросил на меня взгляд, ясно говорящий: «Вы издеваетесь».

— Значит, вашей рукой водил дух? — шутливо уточнил он.

— Да, — твердо ответила я. — Что-то в этом роде. Можете сами дома попробовать.

— Хм, — сказал интервьюер, — большое спасибо, что почтили нас своим присутствием. С нами была очаровательнейшая Джоан Фостер, или, лучше сказать, миссис Фостер, или — ох, будет мне от нее за это! — мисс Фостер, автор поэмы «Мадам Оракул». Итак, господа, «Персоналия» прощается с вами. Разговор вел Барри Финкл…

На званом вечере Стержесс ухватил меня под локоть и потащил по комнате, как тележку по супермаркету.

— Простите меня за интервью, — начала я. — Наговорила таких глупостей…

— Что? Глупостей? — Он даже пустил петуха. — Да это сенсация! Как вы только додумались? Так поставить наглеца на место!

— Я не специально, — сказала я. Доказывать, что все правда, было бесполезно.

Собралось очень много народу, а я крайне плохо запоминала имена и потому напомнила себе, что нужно меньше пить. Я была уверена, что обязательно выставлю себя на посмешище. Надо сохранять спокойствие и невозмутимость.

Когда Стержесс отпустил наконец мой локоть, я прижалась к стене, прячась от газетного репортера — тот видел по телевизору мое интервью и жаждал побеседовать о феноменах экстрасенсорики. А мне ужасно хотелось плакать: какой смысл быть принцессой этого бала, если я все равно чувствую себя лягушкой? Дай веду себя соответственно. Артуру будет за меня стыдно. То, что я сказала на всю страну, противоречит идеалам их движения, их общества. Не то чтобы это можно назвать обществом… Общество здесь, да еще какое… Я допила двойной скотч и отправилась за новой порцией.

У бара ко мне подошел какой-то мужчина.

— Вы мадам Оракул? — осведомился он.

— Это название моей книги, — ответила я.

— Название потрясающее, — сказал он. — А книга — ужасная. Ошметки XIX столетия. Гибрид Рода Макъюэна и Калила Гибрана.

— То же говорит и мой издатель, — заметила я.

— Вижу, ваша поэма имеет успех, — продолжал мужчина. — Расскажите, каково это — быть известным плохим писателем?

Начиная сердиться, я огрызнулась;

— Опубликуйте что-нибудь, тогда и узнаете.

— Эй, — улыбнулся он, — полегче. Ну да неважно. У вас потрясающие волосы. Ни в коем случае не стригитесь, хорошо?

Тут наконец я на него посмотрела. Тоже рыжий, с элегантными вощеными и закрученными вверх усами и острой бородкой. Длинный черный плащ, гетры, белые перчатки, трость с золотым набалдашником и цилиндр, украшенный иглами дикобраза.

— Мне нравится ваш цилиндр, — сказала я.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил он. — Это мне одна знакомая сделала. Есть еще перчатки в комплект, но в них я все время к чему-нибудь прицепляюсь — к безработным в очереди, дохлым собакам, нейлоновым чулкам, всякому такому. Это моя униформа. Пойдемте ко мне домой?

— О, никак не могу, — отказалась я. — Но все равно спасибо.

Мужчина в цилиндре нисколько не расстроился.

— Можете, по крайней мере, зайти на мою выставку. — Он протянул слегка запачканное приглашение. — Вернисаж нынче вечером. Это всего в паре кварталов отсюда; потому-то я и вломился сюда к вам без приглашения — до смерти надоело у себя.

— Ладно, — сказала я, подумав, что большого вреда не будет. Втайне я была очень польщена: мне давно не делали гнусных предложений. Мужчина — или его плащ, кто ж тут разберется — показались мне весьма привлекательными. К тому же было просто необходимо сбежать от газетчика.

Открытие проходило в небольшой художественной галерее «Взлет», а выставка называлась «РАСКВОШКИ».

— Это игра слов, — объяснил мужчина при переходе Янг-стрит. — Гибрид «скво» и «расквашивать», понимаете?

— Думаю, да, — ответила я, разглядывая свое приглашение в свете магазинной витрины. — «Королевский Дикобраз, — говорилось там. — Мастер кон-креативных поэм». И картинка: мой новый знакомый в полном облачении, а рядом — фотография дохлого дикобраза, снятая снизу, так, что были видны длинные передние зубы.

— А как ваше настоящее имя? — поинтересовалась я.

— Это и есть настоящее, — чуть обиженно отозвался он. — Я сейчас официально меняю документы.

— О, — только и сказала я. — А почему именно оно?

— Прежде всего, я роялист, — ответил мужчина. — Балдею от королевы. И подумал, что мое имя Должно это отражать. Знаете, как «королевская почта» или «канадская королевская конная полиция». Кроме того, по-моему, такое имя хорошо запоминается.

— А почему «дикобраз»?

— Мне всегда казалось, что бобр неправильно

выбран национальным символом, — сказал Королевский Дикобраз. — Вдумайтесь: бобр. Дико скучное животное. Такой XIX век; трудолюбие и все прочее.

А знаете, зачем на них охотились? Шкуру, понятно, пускали на шапки — но еще у них отрезали яички. Для парфюмерии. Ну и участь, я вам доложу! А дикобраз, он… что хочет, то и делает. Иглы — это вам не шутки.