передать, каково это — обрести руку, не имея ее почти всю жизнь. Я ж не помнил, как это — жить с правой рукой! Я шевелил ею, сначала осторожно, а потом все смелее и смелее. Я ждал подвоха, но подвоха не было. Правая рука подчинялась мне так же безукоризненно, как левая, она не болела, а главное, не отращивала когти и не пыталась никого придушить. Человек, не знающий мою историю, вообще не поверил бы, что это не обычная рука.

Отправиться обратно на поезде мы все-таки не смогли, да это изначально был маловероятный вариант. Пришлось идти пешком… Через тоннель, да. Через тот самый тоннель, где было темно, и наши фонари мало что исправляли.

Это было идеальное место для нападения. Едва обозримое пространство, границ которого мы не знали, ловушка, где так много уголков для засады, а путей для отступления нет совсем. Казалось, что мы бредем через бескрайнюю, беспросветную тьму, жалкая группка, обозначенная куцым светом.

И даже там на нас не напали. Я чувствовал, что рядом кто-то есть, улавливал легкое волнение воздуха, вызванное быстрым движением тел сквозь тьму, слышал шаги. Получается, ненападение на нас было исключительно жестом доброй воли.

Даже мне это казалось подозрительным, а моим спутникам — вдвойне. Перед ними представала совсем уж угрюмая картина: Николай Полярин исчез, а потом явилась его точная копия, только починенная кем-то. И этой копии определенно покровительствует мир-убийца, который чуть раньше пытался нас всех сожрать и переварить. История сходилась настолько идеально, что мне нечем было оправдаться, вот я и не пытался. Просто шел с ними и ждал, что будет дальше.

Я до последнего боялся верить, что нас отпустят. Думал, вот выйдем из тоннеля и снова окажемся в голове сумасшедшего, ничего привычного там не будет, это все просто игра. Не зря ведь Рэдж оставила мне послание про правила игры!

Однако Мир Внутри продолжал нам благоволить. Мы все-таки добрались до станции на радость встречавшей нас группе ученых. От них мы узнали, что нас не было два дня, хотя для нас прошло часов шесть-семь от силы. Но, судя по разговору Тани и Сергея, это было еще не самое серьезное искажение времени, на которое способен тот мир.

Группа принесла с собой немало образцов, однако я предсказуемо стал всеобщим любимым лабораторным хомячком. Меня изолировали в отдельном фургоне, со мной по-прежнему никто не общался. Я же учился управлять новой рукой. Это было больше, чем бионический протез, намного больше! Рука, вернувшаяся ко мне, была такой же тренированной, как левая, они вообще мало чем отличались, хотя до этого культя правой руки предсказуемо уступала здоровой левой.

Я понимал, что опасно радоваться такому, опасно привыкать, и все же… Радость уже кипела, бурлила в душе. Может, чудеса все-таки бывают и одно из них положено мне? Есть за что получать!

На пути обратно к особняку Громова Таня села в кабину фургона, который вез меня. Нас с ней по-прежнему разделяла стенка, и разговаривать можно было только через решетку.

Я уже рассказал Тане о том, что произошло со мной. Тогда она никак не отреагировала, а вот теперь решила обратиться ко мне.

— Среди новейших свидетельств о том мире есть одно любопытное упоминание, — задумчиво сказала она. — Там очень мало стабильных видов, а четко обозначенных разумных вообще нет. Но есть те, в которых мы подозреваем разум.

— Если ты о том человеке без кожи, то зря, — указал я, устало прикрывая глаза. — Человеком он только казался, никакого разума у него не было.

— Я не о нем.

— А о ком тогда?

Удивиться у меня получилось вполне искренне, потому что про девочку я никому не рассказывал. Не знаю почему, просто при первом рассказе это получилось само собой, а дальше уже поздно было исправляться. Меня и так подозревают, не хватало еще путаться в показаниях!

— Я о черной гончей, — пояснила Таня.

— О ком… О той штуке, которая погрызла протез и столкнула меня в реку? Не назвал бы ее гончей!

— Это общее название, которое использует наше исследовательское сообщество. Черную гончую видели в том мире, и не раз. Есть основания полагать, что это обитающий там вид. И многие поступки этих существ представали откровенно разумными. Опять же, зачем мыслить категориями нашего мира? Это у нас разумен лишь человек. Там возможно все что угодно.

Привычные знания о мире требовали спорить с ней и все отрицать. Правая рука намекала, что у меня нет на это права.

Если задуматься, та псинка и правда вела себя более чем подозрительно. Она явно была быстрее меня и могла сцапать на улице, а вместо этого она позволила мне добраться до реки. Для такого ей нужно было намеренно замедляться! А при нападении ей было не так уж сложно повалить меня на набережную и попросту оторвать мне голову. Но она позволила мне остановить себя и действовала так аккуратно, что обошлось без единой царапины.

Значит, она хотела избавить меня от протеза и вернуть мне руку, она для этого все сделала. Но зачем? Ответа не было ни у кого.

Меня привезли обратно в особняк, и там обнаружилось целое медицинское крыло с великолепным оборудованием. Похоже, Громов подготовился ко всему.