Единственного, чего уж он никак не ожидал, так это некоторой тупости и непонимания, в результате чего приходилось по нескольку раз повторять одно и то же, вдалбливая простые истины, касающиеся подмены мальчиков, а также добровольной помощи крымского хана Кызы-Гирея.

Царевич Дмитрий лег спать как обычно, в своей опочивальне, закутанный по самые уши аж двумя стегаными, теплыми, зеленого атласа, одеялами, где на каждом углу красовался нарядный и гордый ярко-красный петух, вышитый умелыми мастерицами, а по центру желтело огромное солнце с круглыми глазами и улыбающимся ртом. Ни мамка, ни кормилица при всей своей лени и неповоротливости ни разу не забыли исполнить этот вечерний обряд закутывания на случай сквозняков, и потому царевич сызмальства, сколь себя помнил, отчаянно мучился от жары и сильно потел. Ночью было полегче: взбрыкнул раза три, ан глядь, одеяло уже валяется на полу, можно вздохнуть поспокойнее.

Одно время ему здорово поспособствовал иезуит. Симон в то время только вошел во дворец в качестве лекаря, пробыл на этой должности всего несколько месяцев и как-то попытался бороться с этим варварским русским обычаем – спать в духоте под неимоверно тяжелым грузом одеял.

Поначалу он сократил количество одеял до одного, а затем и вовсе заменил его более тонким, верблюжьей шерсти, которое купил у бухарского купца. Тайная борьба лекаря, поддерживаемого в своих стремлениях, с одной стороны, отчаянно потеющим царевичем, и мамками и кормилицами – с другой, за которых горой стояла царица Мария, наконец увенчалась полной и окончательной победой последних, после чего иезуит отступился от своих намерений и, плюнув, махнул рукой.

Если бы одеяла не были такими жаркими, а топили бы в помещении поумереннее, Дмитрий, возможно, никогда бы и не просыпался ночью. А так, не проходило и ночи, чтобы он не вставал. То водицы испить от жары – в горле пересохло, то сходить куда по нужде. Вот и на этот раз царевич пробудился буквально через пару часов, язык чуть ли не трескался – до того хотелось пить.

– Мамка! – отчаянно крикнул он в темноту. – Ты где?! Воды хочу!

С минуту погодя он попытался докричаться уже до кормилицы, но также безрезультатно. Судя по мощному храпу, пробудить их в эту ночь было бы крайне затруднительно и для более здоровых мужиков.

Царевич опять немного полежал в раздумье, так как воду обычно приносили ему по ночам именно они, и уж откуда – неизвестно. Вода была теплой и невкусной – опасаясь за его здоровье, ее всегда держали в подогретом состоянии.

Царевич откинул одеяло, встал с постели и поплелся будить этих сонь. Мамка лежала на боку и время от времени заливалась тонкими носовыми руладами, подобно соловью, а в перерывах между ними смачно, басовито всхрапывала. Дмитрий пару раз окликнул ее, потолкал, но потом иная мысль пришла ему в голову, и он решил никого не будить, а сходить и напиться сам.

Правда, где находится подогретая вода, он не знал, но она его и не интересовала. Там, в сенях, стояла бадейка совсем с другой – вкуснющей и такой ледяной, что от нее ломило зубы. Испить ее царевичу в эту зиму удавалось лишь пару раз, а тут как нарочно подворачивался удобный случай – как не воспользоваться. К тому же глаза Дмитрия уже привыкли к тусклому дрожащему свету, исходившему от лампад перед образами, и, уверенно ориентируясь в окружающей обстановке, он побрел вниз.

«Ужо, когда утром скажу матушке, как енти вороны дрыхнут, а мне пришлося самому за водой идтить – она им задаст», – мстительно думал он.

В коридорчике, ведущем на лестницу, было совсем темно, и царевичу пришлось ступать очень осторожно, то и дело ощупывая стены и боясь оступиться. Босые ноги его уже начали слегка мерзнуть – дощатый пол в коридоре, да и ступеньки лестницы были холодными. К тому же в темноте предметы, потеряв привычную осязательность, становились какими-то чужими, причем настолько, что становилось не просто не по себе, а и вовсе страшновато.

Вот почему, добравшись до бадейки, стоявшей на лавке в сенях, разбив тонкий слой льда, лежавший сверху, и вволю напившись, Дмитрий поскорее двинулся назад. Холодная вода приятно освежила и прогнала сон.

Если бы не было так темно и страшно, то он бы и не торопился в свою опочивальню с уютной и теплой постелью, а значит, и никогда бы не заплутал во дворце, где он знал все ходы и выходы как пять пальцев. Однако спешка и непривычная темень сбили его с толку, и он, не видя привычных ориентиров, двинулся зачем-то вперед и, не попав на лестницу, очутился опять в темном переходе.

Царевич пошел было вперед, но, сделав несколько шагов, остановился и, сообразив, что лестница должна быть сзади, хотел повернуть обратно, как вдруг его внимание привлекли приглушенные голоса и пара крохотных лучиков света, пробивавшихся снизу из-под плотно прикрытой двери.

Так же осторожно и неслышно ступая, Дмитрий подошел поближе к двери и прислушался. Говорил в основном его лекарь, но иногда подавали голоса царица Мария – значит, матушка тоже не спит, – а также дядья его, шумные и бородатые Михаил и Григорий. Лекарь настойчиво их убеждал:

– Никакого вреда вашему царевичу не учинится. Подмену осуществим во время припадка падучей, а мальчик мой похож на вашего сына, почтеннейшая царица, не скажу, как две капли воды, но весьма сильно. Когда я увидел его впервые в Москве, я сам был поражен – показалось, что ваш сын неведомо каким образом забрел в Китай-город.

– Да ведь заметят, уличат в обмане! Что тогда? – раздался басовитый голос Григория Федоровича Нагого.

– Сие абсолютно исключено, – начал терпеливо втолковывать лекарь. – Никому даже в голову не придет, что совершена подмена. К тому же для этого ни у кого не будет времени.

– А Битяговский? – прохрипел Михаил. – Да с ним еще которые?

– Но ведь я уже рек, – вздохнул Симон. По голосу чувствовалось, что он устал объяснять одно и то же. – Как только у царевича начнется припадок, его немедленно уносят в дом, а я отвожу Дмитрия в надежное место. В это же время вы, высокочтимая царица, как скорбящая по кончине сына мать, поднимаете шум, а один из вас, будущие главные советники малолетнего царя, бьет в набат, поднимая народ и крича, что царевича убили люди Битяговского. Научил же их тому Бориска Годунов. Да после таких слов жители Углича вмиг порвут на части всех, в кого вы только ткнете пальцем. Афанасий Федорович в этот же день поднимет народ в Ярославле. Ну, а уж оттуда на Москву. Я же тем временем, пока будет чиниться расправа с Битяговским и его людьми, привезу из своего дома мальчика для подмены.

– Это того, что похож? – уточнил Григорий.

– Совершенно верно. Я просто восхищен вашим умом и проницательностью. Думается, что в ближних царских советниках вам просто цены не будет, настолько ясно вы мыслите.

– Так он живой покамест? – уточнила царица.

– Разумеется, живой. Умертвим мы его уже после того, как Дмитрий будет в надежном месте. Умертвим и прямо в моем доме обрядим его в царские одежи и уложим в гроб, после чего отвезем в церковь на отпевание. Ручаюсь, что всех любопытствующих можно будет, для возбуждения еще большего гнева против Годунова, преспокойно провести через церковь с гробом, и никто из них ничего не заметит. Вид же невинно убиенного младенца настолько озлобит людей, что они будут готовы идти с вами куда угодно.