* * *

А мою беду звали Грек.

Старший гад ночной смены передвигается по всей командировке, как ферзь. Ему нигде нет преграды. Так какого же хера он почти каждый час прется на первый сектор к моей Рамильке?

О чем он так подолгу ей втуляет, как гребаный Ромео? Почему эта сучка так часто звонко смеется, запрокинув голову и демонстрируя безупречные жемчужные зубки?

Что мне делать? Дождаться, когда Грек свинтит, побежать на сектор и закатить ей сцену ревности?

Тьфу, какое мелкое мещанство.

Я мечусь по картофельному дворику как маленькая пиранья в аквариуме зоомагазина. Плююсь, матерюсь, чуть не плачу от обиды.

С кем? Главное — с кем — с Греком? С Греком! Подумать только! Тьфу.

Убью. Убью ее. А потом себя.

Нет!!! Убью Грека!

Грека! Выкручу в комнате диетчика одну из длиннющих ртутных ламп дневного света. Истолку лампу в пыль и приправлю ему последний ужин. Пусть ест.

Пусть ест, бляаааа.

А потом? А что потом? Что потом…

Потом — доем остатки ртутного стекла сам.

Его обнаружили утром уже в коме. Срок у парня оставался смешной и хозяин распорядился заложить без отлагательств бричку, и свезти умирающего в районную амбулаторию. Там, на жесткой синей кушетке в коридоре с запахом хлорки и остановилось его маленькое сердце.

А душа, его белоснежная, мятежная душа тихим облачком проплыла мимо гуашного плаката «Диккат- бруцеллез!» и унеслась в бесконечные туманности Млечного Пути.

Дурдом. Маленькие трагедии большого города. Маленькое разбитое сердце маленького козла из СПП.

А ну вас всех нахер!

Сейчас просто пойду во внутренний теплый, отделанный черным кафелем туалет — туда из столовских ходить можно только Рустаму и вашему наглому покорному слуге. Пойду и передерну там наскоро в тепле. И как-то сразу же вся эта внутренняя молекулярно-корпускулярная поебень, которую воспевал Бальмонт, перестанет мучить несчастный мой мозг и, соответственно, мою душу.

Хотя зачем я и дальше буду сейчас унижаться? Дрочить во тьме и плакать? О слякоти****ей, навзрыд?

Нетушки. Мне тут пресвятой игумен Валерчик адресок одной шалавы по вызову оставил — призову-ка я ее!

* * *

Каждый, кто общался с путанами хоть раз, прекрасно знает — покупной секс никогда не приносит настоящей радости. Будь-то пятизвездочная Клавдия Шиферова из эскорт услуг или узкобедрый петушок Шохрух, которого публично заставляют танцевать андижанскую польку на каждую годовщину юртбаши. Все они сплошной обман зрения. Слабое подобие левой руки.

В первую встречу Шохрух был похож на подобранную на помойке голодную тощую кошку. Юный андижанский Рудольф Нуриев смотрел на меня тусклыми глазами сороколетней про****и. Потом он нервно вылизал тарелку с сагитовскими объедками, и долго, очень тщательно прятал в бушлат пачку сигарет и две баклажки гранулированного индийского чая — будто боялся, что я его кину.

Упаковав мзду, Шох деловито, как и все шалавы, глянул на часы, спустил штаны и уперся лбом в оконное стекло — пасти за шухером, пока я быстро получаю эквивалент двух баклажек заварки.

Я пристроился к нему сзади и мне отчетливо стало видно пост у первого и татарочку Рамилю. Она била сапожком о сапожек какое-то робкое подобие фуэте.

Так я и смотрел на нее, занимаясь затейливой формой мастурбации с живой игрушкой. Смотрел, пока в самый неподходящий момент с ней рядом не появился паскудный Грек, а я, сгорая от стыда и собственного ничтожества, сломя голову полетел в темную пропасть Шохруха.

Когда наскоро использованный, скомканный танцор, наконец, ушел, я задернул шторки и вытащил одну из половиц с краю, ближе к углу каморки поста. Пришло время ежевечернего чаха на златом. После всех выплат, взяток, уделений, откатов и утрясок — у меня собралось тут почти триста баксов — и вот хер, хер я их оставлю этой суке Рамиле. Сам потрачу на воле на настоящих баб. Классических.

* * *

За всеми моими шекспировскими страстями я совсем не заметил, как вдруг нагрянула весна. Это означало, что моя зангиотинская тысяча и одна ночь подходила к концу и скоро забрезжит свет малинового утра. И будет это утро только моим. И помнить его нежность я буду всю оставшуюся жизнь.

Помните как у Василь Макарыча?

«И вот она — воля!

Это значит — захлопнулась за Егором дверь, и он очутился на улице небольшого поселка. Он вздохнул всей грудью весеннего воздуха, зажмурился и покрутил головой. Прошел немного и прислонился к забору. Мимо шла какая-то старушка с сумочкой, остановилась.

— Вам плохо?

— Мне хорошо, мать, — сказал Егор. Хорошо, что я весной сел. Надо всегда весной садиться»

Когда до моего звездного часа оставались считаные дни — спецэтапом вдруг выдернули Сагита. Затребовал большой Ташкент.

Поговаривали будто бы даже повезли главного гада всея Зангиоты во внутреннюю тюрьму службы нацбезопасности — ташкентскую Лубянку. Якобы, на разработку то-ли каких-то турков, то ли чечен — арестованных при попытке с оружием перейти через речку в Афганистан. Не знаю. Мне тогда не докладывали.

Сагит наш был крымчак, а крымские татары хорошо понимают говор турков. Может и врут насчет разработки. Разберись сейчас поди. Я лично никогда не видел от него зла и воспоминания о Сагите у меня остались самые теплые. Крымские татары — умный, немного хитроватый и очень душевный народ.

Руководителем секции сразу же поставили Грека и я с огромным облегчением и радостью передал Геше пюпитр и дирижерскую палочку сильвестра столовой. Соскочил. Удивительно легко.

Грек вручил мне золотой парашют — пост временно исполняющего обязанности старшего гада ночной смены. Я делал короткий обход постов — подогревал чем мог пацанов-вахтеров и стремглав бежал на первый — к Рамиле. Мы оба знали, что я уже на подлете к свободе и редко касались этой грустно-радостной темы.

Я не знал, как быть дальше с Рамилей. Была бы она настоящей девчонкой — расписался бы еще до звонка, а потом ждал ее освобождения, а так…

Как же так? Тут тупик. Грустный тупик печальной и короткой истории любви. А может от этого она еще прекрасней? Как в «Фиесте» у Хемингуэя или в «Циниках» Мариенгофа? Разве любовь это обязательно постель? Обязательно свадьба? Обязательно — чтоб до самой смерти? Если вы и правда так думаете, мне до слез вас жаль.

* * *

Однажды я набрался смелости и очертя голову спросил у татарки — нравится ли ей Грек. Понятно, что я хотел спросить о другом, но не хватило духу, а это вот бухнул в горячке и замер.

— Грек? Почему он вдруг должен мне нравиться?

И вообще — татарка кокетливо прыснула — и вообще мне нравится только Кришна. Давай лучше поговорим о тебе. Что ты делать будешь как выйдешь на волю?