Я с умным видом кивнул. Возможно, Уэбу рассказала об этом птица. Или он слышал болтовню матросов. А затем, словно это было естественным продолжением нашего разговора, он осведомился:

– А если я сам догадаюсь, вы мне скажете, прав я или нет?

Я вздохнул. Только теперь, когда борьба закончилась, я понял, как страшно устал. И каким могучим становился Олух, когда испытывал страх и гнев. Оставалось надеяться, что он не сжег свои запасы силы. Болезнь и так выкачала из него немало энергии. На отчаянную борьбу он вполне мог бросить все, что у него оставалось. Меня охватила тревога.

– Том? – не унимался Уэб, и я вдруг вспомнил, что не ответил на его вопрос.

– Это не моя тайна, – упрямо повторил я.

Меня охватило отчаяние, казалось, кровь вытекает из сквозной раны. Оно исходило от Олуха. Я понимал, что должен каким-то образом его успокоить, пока он не успел отравить сознание всех людей, находившихся на корабле.

Ты можешь его утихомирить?

Я обратился к принцу, понимая, что сам вряд ли справлюсь с поставленной задачей.

Уэб вновь протянул мне фляжку. Я взял ее и сделал солидный глоток.

– Мне нужно вернуться к Олуху. Его не следует оставлять одного.

– Да, я понимаю, – кивнул он, забирая из моих рук фляжку. – Я бы хотел знать, кем вы для него являетесь: защитником или тюремщиком. Ну, Том Баджерлок, когда вы посчитаете, что я могу с ним остаться, дайте мне знать. Вам тоже не помешает отдых.

Я молча кивнул и вернулся в каюту. Все остальные сбежали, очевидно не в силах выдерживать поток Скилла, исходящий от Олуха. От пережитого ужаса он заснул. Я взглянул в его лицо и увидел простодушие, которое вовсе не было детским или наивным. На щеках горел нездоровый румянец, на лбу выступил пот. К нему вернулась лихорадка, дыхание вновь стало хриплым. Я уселся на пол рядом с койкой. Мы дурно обошлись с ним. Так не следовало поступать, и мы это прекрасно понимали – Чейд, Дьютифул и я. Силы меня оставили, я перестал противиться усталости и улегся рядом.

Сделав три вдоха, я сосредоточился на Скилле. Потом закрыл глаза и положил руку на плечо Олуха, чтобы усилить нашу связь. Я ожидал, что он спрячется за стенами, но Олух оставался совершенно беззащитным. Я нырнул в сон, где потерявшийся котенок отчаянно барахтался в кипящем море. Я вытащил его из воды, как это делала Неттл, перенес в фургон и положил на кровать. Я сказал ему, что теперь он в безопасности, и ощутил, как слабеет его тревога. Но он узнал меня даже во сне.

– Ты меня заставил! – неожиданно вскричал котенок. – Ты заставил меня плыть на корабле!

Я ожидал столкнуться с гневом и вызовом, я бы понял, если бы он меня атаковал, но случилось нечто худшее. Он заплакал. Котенок безутешно рыдал, точно маленький ребенок. И я чувствовал, как он убит моим предательством. Он мне верил. Я взял его на руки, но он продолжал плакать, и я не мог его утешить, поскольку сам являлся причиной его горя.

Я не ожидал появления Неттл. Ведь до ночи было далеко, и я не рассчитывал, что она может спать в такое время. Наверное, я думал, что она способна пользоваться Скиллом только во сне. Довольно глупое предположение. Пока я сидел, укачивая на руках маленького котенка, который был Олухом, рядом со мной возникла Неттл.

Дай его мне, — сказала она тем особым тоном, которым всегда говорят женщины, когда сталкиваются с неспособностью мужчин делать самые элементарные вещи.

Я с облегчением передал ей котенка, но ощущение вины только усилилось. Теперь я находился на самом краю его сна, и тревога Олуха тут же начала слабеть. Мне было больно оттого, что мое присутствие огорчает Олуха, но я не мог его винить.

Через некоторое время я обнаружил, что сижу у основания разрушенной башни. Она показалась мне давно заброшенной. Мертвые заросли куманики покрывали крутые склоны холма, тишину нарушал лишь вой ветра. Я ждал. Подошла Неттл.

Почему мы здесь? — спросила она, обводя рукой печальный пейзаж вокруг нас.

Это место соответствует моему настроению, — грустно ответил я.

Неттл презрительно фыркнула и легким взмахом руки превратила мертвые заросли куманики в густую летнюю траву. Башня на склоне холма превратилась в круг разбитых камней, увитых цветущим плющом. Неттл, босая, уселась на согретом солнцем валуне, расправила красную юбку и спросила:

Ты всегда склонен к таким суровым мерам?

Наверное, да.

Похоже, быть рядом с тобой – изнурительная работа. Я знаю только одного человека, более неуемного, чем ты.

И кто же он?

Мой отец. Он вчера вернулся домой.

Я затаил дыхание и постарался спросить как можно небрежнее:

И?

Он был в замке Баккип. Больше он нам ничего не сказал. Он постарел на десять лет, и все же я несколько раз замечала, как он улыбается. Хотя зрение у него уже сдает, он все время вглядывался в меня так, словно видел в первый раз. Мама говорит, что он все время прощается с ней, подходит, обнимает и держит так, словно кто-то может ее в любой момент отнять. Мне трудно объяснить… Он ведет себя так, будто ему удалось завершить трудное дело. И будто он готовится в долгий путь.

А что он тебе сказал? – Я изо всех сил старался скрыть свой ужас.

Ничего. Как и моей матери – во всяком случае, так она утверждает. Он привез всем нам подарки. Смешные игрушки для младших братьев и изящные головоломки для старших. Для мамы и меня он купил шкатулки с деревянными бусами, не грубыми, а покрытыми такой изящной резьбой, что бусинки кажутся лучше любых камней. И лошадь, чудесную маленькую кобылу…

Я ждал, уже понимая, что она скажет дальше, но все еще надеясь на чудо.

А сам он теперь носит серьгу, вырезанный из дерева шарик. Я никогда не видела, чтобы он носил серьги. Даже не знала, что у него в ухе есть дырочка.

Интересно, говорил ли Баррич с лордом Голденом. Быть может, Шут просто оставил подарки у королевы Кетриккен, чтобы она передала их Барричу. У меня на уме вертелось множество вопросов, но я не мог задать ни одного из них.

А чем ты занимаешься сейчас? — спросил я.

Обрабатываю фитили. Ужасно глупое и скучное занятие. — Неттл ненадолго замолчала. – У меня есть сообщение для тебя.

Сердце замерло у меня в груди.

Да?

Если тебе еще раз приснится волк, сказал мой отец, то передай ему, что он должен был давно вернуться домой.

Скажи ему…

Что сказать человеку, которого не видел шестнадцать лет? Передать, что ему не следует бояться моего возвращения? Что я не стану ничего у него отбирать? Что я люблю его, как любил раньше? Нет, не то. Сказать, что я его простил? Нет, ведь Баррич никогда не желал мне зла. Такие слова лишь увеличат груз, который он взял на свои плечи. Мне хотелось сказать ему тысячи вещей, но я не осмеливался ничего передавать ему через Неттл.