Я еду в библиотеку. Калеб – единственный знакомый мне школьник, занимавшийся там. Я не понимаю необходимости сидеть в городской библиотеке при наличии школьного и домашнего интернета. Мне нравится готовиться к урокам и искать нужную информацию дома, у себя в комнате. Где тихо и никто не мешает. А Калеб любил заниматься в городской библиотеке. Он все там знал. Даже водил меня туда на День святого Валентина. Сказал как-то Шону, что предпочитает делать уроки там, а не дома. Прятал конфеты в ящик, в который никто не лазит, и безбоязненно оставлял в нем домашку, зная, что ее никто не возьмет.

Библиотечный зал пахнет книгами и коврами, воздух гудит от работающих кондиционеров. Несколько читателей сидят в мягких креслах, другие бродят по проходам между стеллажей. Слышно, как кто-то печатает в одной из кабинок. Я с уверенным видом целенаправленно иду по проходам к столу, за которым всегда сидел Калеб. Кресло с тихим скрипом сдвигается назад, когда я в него сажусь. Колесики цепляются за линолеум. Я ставлю ноги в еле заметное углубление от стоп в нем и представляю на этом самом месте Калеба.

При включении компьютера загружается главная страница с библиотечным каталогом. Я открываю интернет-браузер и просматриваю историю поиска. Здесь она сохранена, в отличие от домашнего компа Калеба. Вот только ее слишком много. Этим компьютером пользовались и другие люди, поэтому невозможно понять, какие страницы открывал Калеб, а какие не он, даже если смотреть историю лишь за летний период.

В другом конце зала, за абонементным столом, начинает работать принтер. Туда направляется за своими распечатками женщина. Она протягивает мужчине за столом несколько монет. Я тоже иду туда в надежде, что этот мужчина сможет мне помочь.

– Здравствуйте, – здороваюсь я.

Мужчина поднимает взгляд, улыбается, не размыкая губ, и ждет продолжения.

– Я работала над одним проектом, – начинаю я рассказывать ему свою печальную историю. Не выдуманную, а настоящую. Изменив детали. – С парнем из моей школы. Он погиб. – Голос предательски дрогнул. Я никогда еще не произносила подобного вслух. Предпочла закрыться от всего остального мира. Замкнуться в себе.

Улыбка на губах мужчины увядает, он откидывается на спинку стула.

– Я слышал об этом. Мне очень жаль.

Я сглатываю вставший поперек горла ком, ощущая себя предательницей по отношению к Калебу. По отношению ко всем. Но меня это не останавливает.

– Он занимался здесь. Не осталось ли у вас какой-нибудь информации, над чем он мог тут работать?

Мужчина наклоняется вперед. Качает головой.

– К сожалению, нет. Да, я помню, что он над чем-то работал. Однажды спросил у меня, как получить доступ к публичным судебным документам. Я дал ему адрес нужного веб-сайта. На этом все. Мы не сохраняем копии распечатанных документов. Мне жаль.

– Не подскажете адрес этого веб-сайта?

– Конечно, подскажу.

Он вырывает из блокнота желтый лист и записывает на нем адрес. Я крепко сжимаю его в ладони, возвращаясь к компьютеру. Введя адрес, вижу, что это ссылка на правительственный сайт. Создав там аккаунт, можно получить доступ к протоколам судебных слушаний. Что же ты искал, Калеб? Хорошо бы поля с логином и паролем автоматически заполнились его данными. Но нет, они пусты.

В который уже раз возникает ощущение, что стоит мне чуть-чуть приблизиться к Калебу, как он снова ускользает от меня. Сюда он приходил, когда не хотел, чтобы другие знали, чем он занят. Здесь он чувствовал себя в безопасности. Вспоминается, как мы сидели в этой кабинке в День святого Валентина, и я почти слышу, как Калеб шуршит фантиком, разворачивая для меня конфету, почти ощущаю на языке вкус ириски. Я открываю маленький ящик, ожидая найти в нем несведенные конфеты, но вместо сладостей обнаруживаю скрепку и выкатившийся от толчка карандаш.

Я наклоняюсь, чтобы заглянуть в ящик, и засовываю туда руку. В самый его конец задвинута стопка сложенных пополам бумаг. Они практически сливаются с белым основанием полки. Рядом лежит еще один карандаш и энергетический батончик – я такой видела в комнате Калеба, в бункере. Сердце подскакивает к горлу. Я вынимаю бумаги, надеясь, что они не пусты. Надеясь, что Калеб оставил какие-то записи. Но это не записи. Это бумаги поважнее.

Я вижу в верхней части листа шапку протокола судебного заседания. Вижу содержание. Это судебное разбирательство по делу его отца. Перечень сведений и приговор. Руки дрожат, пока я бегло читаю распечатки. Здесь не весь протокол. Несколько разрозненных страниц. На второй странице упоминается мама Калеба. Я потрясена тем, что она выступала свидетелем со стороны обвинения. Ее обвинение коротко и емко. Я слышу ее слова так, будто она сама шепчет их в мое ухо. И эта сцена оживает передо мной.

Мы с ним ругались. Он сказал, что мне нужно устроиться на работу, что мы не сможем погасить ипотечный кредит. Мы сильно повздорили, и я сказала ему, что отвезу нашего сына к моей матери. Однако я передумала и вернулась. Его не было дома. Меня разбудил запах дыма. Весь дом был в дыму. Я побежала за сыном. Он спал в комнате на другом конце коридора. Из-за густого дыма ничего не было видно, но сын кричал, и я его нашла. Он обжег о дверную ручку большой и указательный пальцы. Я накрыла нас одеялом. И мы побежали.

Я поглаживала зарубцевавшийся шрам между пальцами Калеба, слушая его историю о ребенке, пожелавшем нарезать себе ножом яблоко. Воображаемую историю, славную историю из добрых воспоминаний. Когда в реальности собственный отец подверг его жизнь опасности. Во всяком случае, Калеб очень долго в это верил.

Его мама давала показания против его отца. Его отец был обвинен и осужден за поджог, страховое мошенничество и угрозу здоровью ребенка. Страница обрывается на следующем свидетеле. Следователе по поджогам. Дальше идут сведения о другом свидетеле. Свидетеле, который видел мужчину, выбегающего из дома поздно ночью. Мужчину, подпадающего под описание внешности отца Калеба. На суде он на него и указывает.

Я возвращаюсь к первой странице, нахожу имя этого свидетеля и холодею. Шон Ларсон.

* * *

Я представляю Калеба, сидящего за этим столом и читающего эти страницы. Что он видит? Он ездил для чего-то в тот дом. На место преступления. Искал то, о чем пытался сказать его отец? Решил разузнать все самостоятельно? Напоминание о случившемся всегда было при нем: зарубцевавшаяся, изменившая цвет кожа на месте ожога.

– Аппендицит, – начал он перечисление своих бед, сняв рубашку. Склонил голову: – Царапина от собаки. – Подтянул штанину: – Вывихнул колено на лыжах, понадобилась операция.

А я перечисляла свои:

– Ветрянка, подхватила от Джулиана. – Провела пальцем по лбу. – На санках врезалась в дерево. – На подбородке еле виден побледневший от времени шрам.

Мне было десять, все съехали по этому спуску, а я – нет. Очень боялась. Но потом я вернулась туда одна. Меня изводила, мучила мысль, что я единственная не решилась на это. Я не стала рассказывать Калебу об этом. Короткая версия была куда лучше. Пусть остальное нарисует его воображение.