— Она не давала тебе никакого оберега? — словно между прочим поинтересовалась Рахиль, — медальона с зеленым горьким лишайником или корешка чертова перца?

— Ты хочешь спросить меня о черной мессе? — опять прочел ее мысли Лука. — Ну конечно, я бывал там и видел алтарь из тела обнаженной женщины с раздвинутыми ногами и выставленным напоказ влагалищем, я много раз держал в руке черную свечу из жира некрещеных детей — воняют они похуже скунсьего помета, пригублял чашу, что стоит на ее животе — чашу с мочой блудницы, целовал перевернутое распятие, что висит над алтарем, закусывал треугольными гостиями из зараженного спорыньей хлеба или покрытой черными пятнами репой, которую мы обычно макаем во влагалище женщины-алтаря. Ну и что с того? Разве на ваших мессах вы не пьете кровь и не едите живую плоть?

— Что ты любишь больше всего, а, Лука? Что способно доставить тебе удовольствие? — не выдержала Рахиль. — Ты скажи, я все сделаю.

— Я люблю облака, — со вздохом ответил он, окунув посветлевшие глаза в небесную синь за окном, — плывущие облака, там, высоко, волшебные облака!

Рахиль сразу поняла, что он очень ей понадобится, когда пробьет час.

— Я приеду отдыхать с Ниной, — весело сказал он ей в трубку, когда она наконец-то до него дозвонилась, — я теперь очень в порядке, — добавил после паузы он, — сама увидишь.

— Ты мне очень, очень нужен, — все время повторяла Рахиль. — Давай приезжай.

Они весело шагали по бульвару Пушкина, Рахиль, Лука и Нина, купаясь в ароматах майского буйного цветения глициний. Нина все время что-то с авторитетным видом заявляла, мол, бывала она на курортах, знает, как и что, и глицинии у них на даче никак не хуже, хотя и другая совсем полоса, Лука тихо посмеивался над ней, перекидывая с плеча на плечо тяжелый рюкзак, а Рахиль тараторила что-то про свое: раскупили здесь все, опошлили, татары обнаглели совсем, уже и пучка травы мимо них не купишь, жаловалась на боль в правом колене, вот, мол, старость пришла. Они быстро дошли до снятой для них квартиры — двухкомнатная маленькая нора в пятиэтажке с несущимся мимо с горы ревущим потоком.

В кране воды не оказалось, он уныло сипел и склюнул круглый пузырь, и они отравились на пляж, где можно и тело ополоснуть, и поесть, и поговорить по-человечески. Ничего, что прохладновато, для столичного жителя разве это помеха?

Лука плыл странно.

Вода отчего-то вздыбливалась после его гребков и длинной волной шла потом к берегу.

Когда он переворачивался на спину и плыл на одних ногах, очень быстро, волна покрывала его целиком, словно всасывала или глотала его, и он, сам того не замечая, плыл на спине под водой, подолгу не поднимая лица над водой.

Разговор у Нины и Рахиль, оставшихся на пляже, не клеился.

Нина не могла преодолеть врожденной нелюбви к еврейскому племени и что-то, как ей казалось, язвила, в то время как Рахиль в восхитительном красном купальнике попросту не считала для себя возможным вообще о чем-то говорить с этой хабалкой.

Через короткое время Нина, откушав купленных на рынке фруктов, сладко задремала в тени зонтика, Лука, накупавшись, сел на песочек, счастливо улыбаясь, закурил, и беседа потекла веселее:

— Ну как ты? — участливо спросила Рахиль. — Нигде еще ребеночка не прижил?

— Да не родятся они у меня, ты же знаешь, — улыбнулся Лука. — Оно и к лучшему, зашибу еще…

— А на кого сейчас работаешь? — Говори, не бойся, я ваших орлов все равно не знаю.

— А чего скрывать-то! Был инспектором безопасности, а сейчас у одного друга в охране служу, начальником. Денег платит хорошо, да и вроде на месте я.

— Много мокрухи? — прищурилась Рахиль.

— Много, — вздохнул Лука, — но я стараюсь не сам, прячу глаза, пускай другие.

— Добрый стал, — засмеялась Рахиль, — Нина, что ли, раздобрила тебя?

Лука ласково обнял Рахиль за плечи и что-то тихо заговорил: про убийц больших городов, про их по-детскому наивные души, про нелегалов, которые живут целыми колониями под землей, среди канализационных труб, про подземные города, про сбежавших от узбеков, таджиков и китайцев тараканов и крыс — «не уживаются с ними, представляешь?», про уродства, которые скрывают родильные дома. «Плохое это место — город, — подытожил Лука, — ты заметила, что у городских совсем другие голоса? Ага. Воздух оттуда ушел, и, говорят, связки у них мутировали. Так что живи здесь, смотри на море!»

— А что говорят про Лота? — посерьезнела Рахиль.

— Константин Лакшин будет вместо него, зять его, — равнодушно констатировал Лука, — а сам он сдулся, говорят, ушла от него сила. Неужели до сих пор душа от него болит?

— А дружок твой, на кого ты работаешь, он знает людей? Может выйти на кого надо?

Они быстро прервали разговор, потому что увидели, что Нина открыла глаза и лицо ее внезапно порозовело то ли от южного солнца и ветерка с моря, то ли от сладкого сновидения.

Пошли перекусить в кафе с красными пластиковыми столами и стульями. Нина сладко прихлюпывала чебуречным соком, Рахиль взяла земляничное мороженое, а Лука жевал шашлык, запивая его ледяным пивом. Татарчик, подносивший угощения, кивал и кланялся, ослепляя бесхитростных посетителей натертым до блеска золотом своих зубов.

— У меня есть один дружок, на рынке ядом торгует, — как будто вынырнул из своих мыслей Лука, — вот такой же с виду, как этот! Тоже татарчик.

— Все они на одно лицо, — хихикнула Нина, — бабам хорошо, принесла от чужого, а по лицу не видать: поди различи!

— Ты почему про это? — встрепенулась Рахиль. — Нам-то с тобой что?

— Я все думаю, на какие хитрости люди идут, чтобы поубивать друг друга. Ты прикинь? Он продает таблеточки, эти таблеточки подмешивают в еду или питье. Долго так, с месяц. От этих таблеточек человек тихонечко так умирает через месяц-другой, все чисто, не подкопаешь. И чего только люди не придумали от своей бездарности, не могут по-нормальному убить, и все!

— На отдых, называется, приехали, — возмутилась Нина, — Лукаша, ну разве можно так?! Ты бы отдохнул, отвлекся…

— Я в том смысле, — улыбнулся Лука Нине, — что у людей у самих по себе ничего для убийства нету. Слабые они и для этого не приспособленные. То есть изначально не для этого, понимаешь?

— У тебя кто-то может подмешать? — прямо, невзирая на Нину, спросила Рахиль.

Нина демонстративно отвернулась и стала глядеть с горы, на которую взобралось кафе, вниз, на море.

— А зачем умирающего убивать? — пожал плечами Лука. — Убивать нужно его план, а не его самого.

Рахиль сделалась пунцовой и чтобы скрыть это, пошла как будто бы по нужде.

Она заперлась в кабинке и обессиленно прижалась лбом к закрытой дверке. «Лука прав, но какой это мизер! Что мне плохого сделал этот его план?! Какое мне вообще дело до него!»