— Больной ты у меня совсем, — посетовала Нина, громко целуя его лицо и стискивая в больших объятиях, фантазируешь! Хочешь, может, поесть?

Это случилось впервые, когда еще маленьким он играл с ребятами на пустыре: тогда умер мальчик, буквально улетучившись в небо вслед за стаей ворон, которую он пытался разогнать палкой.

Жестокость?

Может быть, он, Лука, видел в людях жестокость?

Лука работал инспектором, так он и объяснил Нине. Его работа очень простая: он приходит на место и проверяет, все ли там делается по инструкции, делают ли халатность, от которой одна беда. Не идет ли кто-то пьяный варить сталь или накладывать операционный шов. Проверить все невозможно, сетовал Лука, люди так непрозорливы.

— Например, террорист пришел в аэропорт, — как-то вечером принялся объяснять он Нине, — и в рукаве у него бомба, а никому вокруг и дела нет до этого. Девочки на контроле стоят, смеются! А я вижу бомбу, потому что у меня в рукаве тоже такая есть.

Уже на следующий день после того, как совершенно посторонний человек осматривал гениталии Лота, началось обрушение.

Сначала принесли демографическую статистику, и уже изрядно посеревший Лот увидел, что за прошедший год резко упала рождаемость мальчиков. Не родилось множество пацанят, и, с одной стороны, это свидетельствовало о том, что не следует ждать войны, а с другой — что его, Лота, мужская сила ослабла. Конечно, никто из умных, из тех, кто видит хотя бы что-то из незримого, такого сокрушительного для него вывода не сделает, а народу на это наплевать, но Лот понимал, что выявленный у него рак предстательной железы и падение рождаемости мальчиков — вещи мистически связанные. Может быть, это плата за его сексуальные пристрастия к мальчикам, которых приводили к нему каждую пятницу?

Тамара поощряла эти его развлечения: все лучше, чем плодить наследников со стороны, наглаживая тугих Ев, а Голощапов давно смирился, ну да, он не один у Лота, но эти желторотые ведь не соперники ему, у них же только розовые попки и никаких мозгов. Так, может, за эти его проделки Господь и нашпиговал Лотовы сладкие яички смертоносными семенами?

Еще через день ему доложили, что в Пангее начался падеж скота от неведомой болезни, животные распухают от водянки и через трое суток дохнут в страшных конвульсиях. Лот живо представил себе горы разлагающегося мяса и потребовал отчета от министров, но слушал отчет рассеянно, переживая вновь и вновь приход доктора, который мял его член, яички, щупал подвздошные лимфатические узлы, читал анализы с плоских то синих, то фиолетовых листов, а он, Лот, могущественный повелитель Пангеи, лежал перед ними со спущенными штанами, бледный и трясущийся, потому что понимал, был испуган и унижен, унижен безвозвратно, необратимо. Мыслимое ли это дело, что он, он не может помочиться или с былой легкостью испустить газы?

Посреди важного доклада он отправился в туалет проверить, не случилось ли чудотворного исцеления, не растворилась ли опухоль сама собой, освободив протоки, по которым его золотистая моча, сладко журча, уже не один десяток лет стекала на белую фарфоровую чашу унитаза, но нет, как он ни старался, моча не шла.

Все обрушивалось как будто незаметно, но стремительно. Куда-то исчезло напряжение, с которым все обычно смотрели на него, взгляды пожухли, сделались бесцветными, опустились вниз.

На мгновение Лот представил, что болен и Голощапов, и Лахманкин, вот умер же в прошлом году Конон, так почему же эти не должны, он заберет их всех вместе с собой, а как же иначе, ведь это несправедливо, что он уйдет, а они останутся? Он просто прикажет их убить перед смертью, а почему бы и нет? Эта мысль о двух головах со змеиным шипением утешала его, но утешала неглубоко: а не все ли ему равно, что кого-то пристрелят в то время, когда за ним явится белокурая смерть, крутящая на пальчике ключи от ада на брелочке с алмазами? А он будет хрипеть и корчиться, отравленный мерзкими секретами белесого червяка внизу его живота.

Когда наступил вечер и Лот смог уехать из рабочей резиденции домой, за город, он позвал свою младшую дочь Наину с ее мужем Константином Лакшиным и, посверкивая температурными, залитыми кровью глазами почти что сразу выпалил, едва увидел их:

— Я хочу оставить ему власть. Ему. Отпустите меня.

Он показал на Константина.

— Что скажете, а?

— Давай позовем маму, — попросила Наина, — без ее мнения разговор исхитрится и уйдет сквозь песок.

Они долго разговаривали вчетвером.

Прежде чем что-то сказать, заметно похудевшая и потускневшая Тамара, несмотря на терзавшую ее головную боль, внимательно выслушала присутствующих.

А потом заключила, подойдя к Лоту и нежно обняв его со спины за шею.

— Ничего не нужно сегодня решать, Лотушка. Ты устал. Ты измучен. Давай обсудим это все ближе к осени, когда скрытое выйдет пред очи наши. Операция, что тебе предстоит, легкая, и к осени ты будешь совсем здоров.

— Ты не понимаешь, — мягко ответил Лот, не обращая внимания на Наину и Константина, — мальчики не родятся, дохнет скот. Люди придумают пыщущего здоровьем героя, и он обязательно придет убить меня. Нам нужен преемник. Иначе — беда.

— Он бредит, но раз не упоминает Платона, значит, сохраняет остатки разума, — сказала Тамара застывшим в изумлении Наине и Константину. — Представляете, если бы сейчас он зациклился на этом гниденыше? Ступайте и не думайте лишнего.

Всю ночь Лот плакал на уставших руках Тамары, он говорил, что боится смерти, ада, который наверняка ждет его, об унижении, которое он претерпел, когда доктор мял его гениталии, о страшном позоре, случившемся, когда ему, великому Лоту, пришлось встать на четвереньки, чтобы этот чертов эскулап мог засунуть палец в его анус и что-то там прощупать. Невыносимо это! Невыносимо!!! Лучше умереть, но как умереть, как, если нет больше ничего для этого подходящего?!

Тамара баюкала его.

— Мы должны жить дальше. Беда стучится к каждому. Но она приходит и уходит, нужно суметь ее проводить. Твоя болезнь — это крошечный пустяк, она бывает у каждого второго мужчины, от нее давно уже не умирают.

Говоря это, Тамара прекрасно понимала, что болезнь грозит Лоту не физической смертью. Она убьет, может быть, не столько его самого, но его власть.

— Ты знаешь, чем заняты мои министры? Что делает администрация? Во что превратились эти обрюзгшие партийные хари и до чего докатились генералы, давно позабывшие, в какое место в ружье втыкается пуля? Все давно спились, скурились, они развратничают в публичным местах, путаются друг с другом, ловят на улицах детей… Они, никого не боясь, едут на Кавказ пострелять, просто так, досужей забавы ради. Им можно все, я ничего не могу им запретить.

— Я знаю, — перебила его Тамара. — Сумасшедшие деньги. Ты не виноват. Это отрыжка, они рыгают золотом.

Лот плакал и все повторял о кровавом море, которое подступает к Пангее, о народном гневе, о безысходности, о гноящемся трупе империи, он проклинал нефть, он называл ее черной сатанинской кровью, он так кричал, что Тамара была вынуждена дать ему успокоительное, и только когда Лот наконец уснул, обмочив весь ее живот, она аккуратно сняла его голову с колен и устроилась на кресле в углу комнаты, чтобы даже во сне видеть, как он спит.