А потом показалась река — гладь, покрытая жидкими чешуйками золота. Женщина шла по песку, у кромки воды. Суэ сделала еще пару шагов, наклонилась над живым зеркалом, чуть подернутым рябью. Лицо. Обыкновенное. Много таких. С такими лицами знают любовь, с такими лицами одинокими бродят по свету.

Тугой узел на затылке вызывал головную боль. Суэ вытащила шпильку — волосы, рассыпаясь, словно облегченно вздохнули. Бледные губы женщины чуть искривила улыбка. Ветер насвистывал что-то о нездешних долинах, редкими порывами проносясь над рекой.

«Прости, господин мой, — я не в силах выполнить твой приказ», — подумала женщина. Вода Орэн была холодна и спокойна.

* * *

Север — Столица

…Память — листик сухой на быстрой воде. Брось его — и поплыл, не остановишь, и ты над его движеньем не волен. Так и мысли о прошлом. Начали с одного, пришли к другому, а там и третье — рукой подать. И чем печальнее прошлое, тем охотней к нему сворачивает сухой листок и кружится в водоворотах того, что было…

Весна. Горы запада…

Ханари был страшно зол. Переброшенный из Сэй отряд пришел к опустевшей стоянке. Мятежная шваль растворилась в лесах и наверняка вынырнет неожиданно. Сквозь пальцы утекли — как хочешь, так и оправдывайся перед старшим по званию. Ладно, хоть возиться с местным отребьем будет не он. Его дело — передать приказ и стадо новобранцев в придачу. А погода тут мерзкая — промозглая, холодная, по утрам сырая взвесь в воздухе. Кустарник мертвый, колючий — поди проберись. Только демоновы отродья эти через кусты проскальзывать умеют. А тропинок словно и вовсе нет.

Командующего здешними солдатами-охламонами Ханари сразу невзлюбил — к радости обоюдной, взаимно.

Только и мечтал — вернуться в столицу. Чувствовал себя изумрудом в груде грязных булыжников.

Скоро пришло время отправляться обратно, однако думалось — годы прошли.

Всего семь человек сопровождали Ханари; путь он выбрал — кратчайший, но по самому бездорожью.

Горы путь им преградили; чтобы проехать через ущелье, нашли проводника, на диво проворного. Тот и пешком впереди лошади бежал и еще над усталыми всадниками посмеивался. Торопился Ханари. В Столицу, из которой в прежние времена рад был сбежать. К своему дому, к привычной роскоши, к слухам и сплетням — даже по врагам своим, Мийа, чуть не скучал. И еще к одному, о котором нечасто говорили на Островке, — не осмеливались, остерегались…

Показалось ущелье. Дикая слива цвела — тут, ближе к северу, поздно — нежным снегом, пеной окутывала стены. Легкий туман стелился по дну ущелья. Узенький мост в вышине, чуть изогнутый — словно для небожителей создан.

— Здесь священное место, — проводник с важностью поднял палец. — Тут решают, кто прав. Лет пять назад последний спор разрешали. Одна женщина выиграла у судьбы. В сумерках прошла по мосту, а ее обидчик — не смог. А ведь уверены были — правда на его стороне. Вот оттуда летел, — торжественно вскинул проводник уже руку, не палец.

Ханари усмехнулся, но на мост поглядел с уважением.

Вечером разложили костры. Для немногочисленной свиты — и для него самого. Так пожелал. Одному хотелось побыть. Еще день пути через эти глухие места, а потом — в три дня до Столицы добраться можно. Пусть плетутся те, кому делать нечего, и те, у кого лошадей хороших нет.

Ханари сел было — и тут же поднялся, принялся ходить кругами. Походная жизнь не то чтобы стесняла его, но раздражала изрядно. Он к другому привык. А тут — никого даже не взял, чтобы дорогу туда и обратно скрасить. А в лагере тем более никого стоящего не оказалось.

Движение померещилось на границе освещенного круга — словно тень скользнула. Остановилась. Сложены руки, чуть опущена голова — но смотрит прямо на Ханари, глаз не отводит. Легкий — по листьям кувшинок озеро перейдет.

Ханари вздрогнул, подался вперед — даже рот приоткрыл, не осмеливаясь назвать. Тень головой покачала, опустила бессильно руки (распущенные волосы скрыли лицо) — и не двигалась больше.

Ханари прыжком одолел разделявшие ни и внезапно прозрел — светлая осинка мерцала в темноте. Осина, редкое дерево в этих краях.

По коже мороз пробежал. Померещилось? Или и впрямь приходил кто к нему, приняв дорогой облик? Или… случилось что там, в Столице? Тогда — уж не за ним ли самим пришел ночной гость?

Ханари чуть не отдал приказ немедленно трогаться в путь. После метнулся к лошадям — одному добираться. Все же сумел совладать с собой.

До Столицы — четыре дня.

Чуяло сердце — нехорошее было. Понял вдруг, что с вопросом не к кому обратиться. Разве что к слугам? Те вечно шныряют везде, хоть бы и господа запрещали. Только брат старший сам об этом заговорил. Все рассказал. Ханари так и остался стоять, словно водой ледяной облитый. Мимо ушей пропустил, как поплатились преступники, одно услышал — тронуть посмели. Словно его законное. Он и не думал в эти минуты, что — не его вовсе.

А старший только руками развел. Он-то надеялся образумить брата. Ушел, не договорив.

Ох, и сильный был ночью ветер! А Ханари не спал. И в последующие ночи толком не спал, все об одном думал. Верно, смеялись над ним такую судьбу начертавшие. Сжалились все же через неделю. Столкнули их в павильоне, где собраны были диковинки из далеких северных стран, — позволено было всем посмотреть. Йири туда привел Аташи, помощник врача; привел едва ли не за руку — развеяться, чтобы не думалось лишнего. Резное дерево, слоновая кость, причудливые вензеля обтекают колонны… Один из красивейших павильонов Островка, даром что маленький.

Там и встретились.

Так увидеть хотел. Не сказать даже, что вспоминал — просто не забывал. А ныне — вот он, в трех шагах. Одеяние в цвет лепестков аконита, сине-фиолетовое, серебряные брызги на ткани. Учтивый поклон — и уходит. Еле сдержался, чтоб не вернуть силой. И не оглянется ведь. Зачем такие рождаются? На всех ведь не хватит. Даже на всех сильных не хватит. А сцепятся двое сильных — и не заметят, как в схватке самое дорогое хрустнет под каблуком.

* * *

— Ты все же реши, как дальше. Мне скоро двадцать. Моя семья приходится Лисам родней — у нас тоже есть гордость. Да, я недостаточно блистательна для тебя, но ты дал слово моему отцу шесть лет назад.

— Слово подумать.

— Если тебе невыгоден брак со мной, скажи это. И я буду свободна.

Бусы из черных шариков, пахнущие холодно и резко, обвивали шею. Множество тонких прядей, перевитых искусно, аккуратно дремали в высокой прическе.

— Ты слишком смелая, Нису, — пренебрежительно голос звучит. — Ты приходишь ко мне, чтобы требовать ответа? Ты, женщина?

— Я женщина. Всего лишь. Но готова на многое — быть безмолвной, терпеливой, нести все, что смогу поднять. Только не хочу, чтобы надо мной смеялись, а потом считали никому не нужной старухой. Я ведь красива, Ханари. Я пока еще хороша.