Ханари толком его и не видел раньше — мало ли слуг. А теперь осознал — похож. Сложением, чертами — насколько вообще на того может походить кто-то. Сама мысль о подобном сходстве — оскорбление Неба, создавшего — совершенство.

И этот… ничтожное, жалкое существо. Трясется, а сам на прощенье надеется.

Тот бы не стал никого просить.

Сдвинулись брови. Нож оказался в руке — вылетел из пальцев, в землю воткнулся с силой. Слов не понадобится — ясен приказ.

Повернулся и ушел — короткий крик слышал, а вот лэ бесшумно взлетела.

Не надо кривых отражений.

* * *

Столица

Йири знал — он удостоился внимания еще одного человека. Светлая госпожа Аину призадумалась, все чаще слыша северное имя — а ныне оно звучало нередко. Замужество несколько отстранило Хали от двора, но она оставалась высокой особой.

До этого дня они не встречались. Он не появлялся там, где бывала она, на ее территорию ему не было хода. И, кажется, бессознательно избегал возможности столкнуться где-то случайно. Однако в этот раз она шла к отцу и прошла мимо него, отступившего в тень галереи. Похоже, Аину обратила на него внимания не больше, чем на спящую осу на стене. Зато Кору смерила его внимательным взглядом и улыбнулась тепло. Он же по-настоящему приветствовал только пролетевшую мимо Хали, остальным досталось только порция обязательной и ледяной вежливости.

* * *

Игрушка — искусственный сад. Тонкие прутья окрашены в белый — легкими касаниями кисти, так, словно тронуты инеем. Хрупкими казались, звенящими. Горное дерево — прочное, темное, легко режется — в самый раз для таких поделок.

И на траве лежал иней — шитье на зеленой ткани. Только мало травы во дворике храма Защитницы, все больше плитами выложенные дорожки.

Соколица мало изменилась за эти годы. А вот сестра ее Хали — изменилась сильно. Выросла — и, как ни странно, стала меньше похожа на мать. Впрочем, и на отца походила не слишком.

— Так и нет у меня детей.

— Э! Не срок еще, не торопись огорчаться.

— Не срок, — краешком рта усмехнулась Аину. — Сама знаю. Только — хоть радость была бы. А так — ни дочь, ни жена…

— С мужем вроде бы лад у тебя?

— Разве иное возможно? Он тут словно пленник. Живу, как жила — песни да музыку слушаю, только не выхожу никуда.

— Зря не выходишь.

— Зря… — голос дымкой подернулся, словно закат серым стал — не поправить. Только ночь впереди. — Отец мне замену нашел…

— Глупая, — а Соколицы голос, напротив, не соколиным — голубиным стал, нежным. — Сама себе огорченье придумала.

— Глупая была бы, если б не знала… Я долго терпела, сестра. Надеялась, что он умрет или покинет двор. А он получил должность и остался подле отца. Но даже это могло быть неважно — с ним всего лишь хорошо расплатились. Но я его видела, Соколица. Его глаза. Хоть он опустил их тут же — без разницы. Так смотрят нужные.

Старшая женщина вздохнула едва слышно.

— Делать что думаешь?

— Пока ничего. Или что посоветуешь?

Соколица задумалась на минуту.

— Жди.

«Слива в прошлом году, ива в нынешнем: их краски и ароматы все те же, что и в старину».

Словно вернулась в детство. Снег лежит уже третий день, на земле и на листьях кустарника. Сколько еще продержится? Вряд ли больше недели. Я почти не покидаю покоев, кажется, про нас с мужем забыли, словно мы и не возвращались из Дома-на-реке. Кайсин и Амарэ всегда со мной. Сегодня они играли в снежки, словно девочки. Потом стали бросать в цель — в лоб маленькой статуе оленя. А потом — пишу, и щеки краснеют — и меня втянули в свои забавы. Как приятно держать снег в руках. Чувствуешь его холод и жар собственных ладоней. Жаль, когда он тает в руках. Словно не сумела удержать, сама убила его.

Сколько человек видели сегодня, как я играла в снежки? Слуги наверняка видели. Когда мы поднимались по лесенке, глупышка Кайсин большими глазами поглядела на меня и удивленно протянула: «Какая вы красивая, госпожа!»

Да. С растрепанной косой и порозовевшим от игры и смеха лицом. Однако при несомненной преданности девочки, красивой она меня еще не называла… И никто, кажется, не называл… Может быть, снежная фея коснулась меня, вложив в сердце беспечность?

Хали заметно волновалась. Еще бы. В последний раз они виделись наедине полгода назад, когда они с мужем собирались в Дом-на-реке. И то нельзя было счесть за разговор тот короткий обмен заранее известными словами. А сейчас она пришла совсем за другим. И была уверена, что отец удивлен, насколько он вообще умел удивляться. В пальцах ее непонятно как оказался цветок из драгоценных камней, и Хали крутила его, не замечая того.

— Отец, считаешь ли ты, что твой младший брат — или его сын — должен занять твое место, когда ты уйдешь? Я люблю их обоих, но ты мог бы оставить еще более достойного.

— Интересно.

— Если бы я перестала быть единственной дочерью…

— О чем ты беспокоишься? Твоя судьба устроена. Разве тебе плохо?

— Я благодарна…

— Тогда что же толкнуло тебя на такой разговор?

— Почему не забота о себе? Если мой брат будет править, я смогу стоять выше, чем при ком-то другом.

— Ты уже похоронила меня? — Хали показалось, что отец смеется над ней.

— Да будут с тобой Иями и Сущий! Но все же… ты мог бы воспитать наследника так, как нужно тебе, и оставить страну в надежных руках. Твой младший брат, мой дядя, слишком спокойный человек — он из тех, кто слушает советы желающих иметь больше власти.

— А если наследник не успеет вырасти? Каково придется ему?

— Тебя любит страна. И его будут любить уже поэтому. Многие этого желают.

— Большинству подданных безразлично, кто наверху, — проговорил он негромко.

—В любом случае. Ты умеешь делать людей такими, какими желаешь их видеть. Такими, какие нужны.

— Наши дети часто единственное, что нам неподвластно.

Хали прикусила губу и чуть не сломала игрушку — цветок.

— Разве ты не называл меня умной? Не говорил, что гордился бы таким сыном, как я?

— Ты — одна из умнейших женщин Тайё-Хээт, — согласился он. — Тобой можно гордиться.

Лицо его изменилось, словно тень пробежала по комнате.

— Раз ты пришла говорить открыто, и я отвечу тем же. У меня был сын.

— Знаю. У моей матери…

— Другой. Он никогда не стал бы наследником. Его матерью была одна из младших дам твоей матери. Он умер, едва дожив до четырех лет. И, поверь, он был мне куда дороже твоего старшего брата, который был просто младенцем, в котором текла моя кровь.