А потом звонит Лекс.

Я беру трубку чисто из соображений – если звонит, значит, есть чем порадовать. Значит, он может меня успокоить наконец, и я могу завтра записаться к психиатру из-за приступов своей необоснованной паранойи.

– Слушай, тут такое дело, – предельно задумчивый голос Лекса не очень успокаивает, если честно. Сказать бы ему, что хорошие новости таким тоном не сообщают, но я молчу и терпеливо жду. Сдерживаюсь.

– Такое дело, – повторяет Лекс растерянно, – квартиру мы вскрыли. Тут все в её отпечатках, куча следов присутствия, ноут с фотографиями Анжелы, и всякой другой херней. Но самой Воронцовой тут нет. И по показаниям соседки – сегодня с утра не было.

Дальше я его не слушаю.

Просто мою внутреннюю педаль газа впечатывает в пол. Я перехожу на бег. Пожалуй, пару рекордов скорости я все-таки установлю сегодня.

Господи, только бы я оказался обычным параноиком…

Меня будит холод. Конкретный такой сквозняк, который сначала заставляет меня завернуться в одеяло чуть ли не в рулетик, а потом – даже высунуть из этой берлоги нос.

– Ольшанский, будь человеком, форточку закрой. Иначе мать твоего ребенка даст дуба до логического завершения нашего с тобой “проекта”.

В ответ я получаю такой ядовитый смешок, что мгновенно просыпаюсь, будто над ухом тревожная сирена раздается.

В комнате темно. Очень темно. Два из шести панорамных окон распахнуты настежь и именно в них несет ледяной ночной воздух. Что за бред? Что за дебильные шутки вообще?

Глаза потихоньку привыкают к скудному освещению, и у меня получается разобрать силуэт сидящего в кресле в углу комнате человека. Сидящей, да! Все-таки грудь у Ольшанского не второго размера.

Я торопливо сползаю с кровати, хлопаю по абажуру лампы, стоящей на прикроватной тумбе. Мягкий желтый свет топит комнату. Увы, на этом положительные моменты заканчиваются. Потому что напротив меня сидит Юля Воронцова, собственной персоной. А еще у неё в руках тяжелой, темной тенью лежит пистолет.

Господи, может, я еще не проснулась? Уж больно все это тянет на кошмар. Вот только ощущения – на диво реалистичны. Да и не снится мне настолько внятных кошмаров. Даже сегодня не снились.

– С добрым утром, Анжела, – Юля улыбается мне так радостно, будто она – моя родная сестра и мы давно не виделись, – или тебе больше нравится Энджи? Или, может быть, Геля?

– Анжела вполне сойдет, – произношу, не отрываясь глядя на пистолет. А он внимательно смотрит на меня. Точнее – маленькое круглое дуло следует за мной, куда бы я ни дернулась.

– Тебе лучше присесть, – ласково, но как-то очень настойчиво советует мне Юля, – и вести себя тихо. Я не люблю шум.

Шум она не любит.

А я психов не люблю.

Только мне зачем-то подняли “блюдо дня”. Даже не так – “блюдо года”. Сама не знаю, чем удостоилась такой чести.

Не помню правил безопасного поведения с психопатами, но помню с террористами.

“Выполняй все требования, ставь выживание во главе угла”.

Поэтому возвращаюсь на кровать, сажусь там, запихивая ноги под одеяло.

В комнате не просто зябко – в комнате, блин, холодно до ужаса. Околеть можно. А я – в пижамной футболке и коротких трикотажных шортах.

– Убери это, – бесцветно озвучивает Юля, заметив мой маневр, – не порти мне веселье, Анжела. Мне очень нравится, что ты страдаешь. Настолько нравится, что я даже готова подольше посмотреть на это. Будешь жульничать – я тоже буду. В ногу тебе, например, выстрелю.

Что-то есть в её голосе такое, отчего будто жидкий лед по спине бежать начинает. Я торопливо спинываю одеяло на пол, подставляя ноги холодному воздуху.

Честно говоря – получить пулю в ногу у меня в планы действительно не входит. Другой вопрос, что у меня много чего в планы этой ночью не входило. Даже просыпаться до восьми утра.

А тут…

Ну, спасибо хоть, что во сне не убила. Дала проснуться.

– Где Ник? – хрипло спрашиваю, пока воображение рисует мне самые кровавые картинки. Я крепко спала, но могла ли я не услышать выстрел?

– Там, – Юля буднично покачивает подбородком в сторону коридора, – только ты его не очень жди. Вряд ли он сможет далеко уползти с перерезанным-то горлом. Да и не хотелось бы мне, в коридоре такой ковер красивый, он его кровью испортит.

Мне кажется – я слепну от ужаса.

Картинка, нарисованная перед моими глазами, – такая яркая, такая детальная. Ник… Который еще несколько часов назад нес свою дикую чушь про вкусы моего молчания… Целовал меня вопреки тому, что я всякий раз до болячек его губы изгрызала. Там в коридоре? Кровью истекает?

– Поверила, поверила, поверила! – Юля торжествующе хохочет, чуть от восторга с кресла не сваливается.

Я инстинктивно порываюсь сольскознуть с кровати, воспользовавшись этим моментом, но сначала меня оглушает гром выстрела, потом щеку обжигает пронесшаяся мимо пуля. Рядом. Совсем рядом - в паре сантиметров всего.

Я дергаюсь в другую сторону, замираю, вцепившись пальцами в подушку. Смотрю неотрывно на Юлю, вставшую на ноги и держащую пистолет как никогда твердо.

– Я долго училась не мазать, – спокойно предупреждает меня она, – очень не хотела налажать, когда мы с тобой встретимся. В последний раз предупреждаю, сиди смирно. Еще раз я мимо стрелять не буду.

– Так ты его убила или нет? – сипло выдыхаю я, пытаясь унять лихорадочно бьющееся сердце.

Она не отвечает мне некоторое время, с жуткой улыбкой глядя прямо в глаза. А потом склоняет голову набок.

– Нет, – сладко тянет она, – Никки еще дышит. Гоняется за мной. До утра провозиться должен. Но ты не переживай, мы с тобой к этому времени закончим. Очень уж я хочу посмотреть, насколько больно ему будет найти под окнами твой холодный труп. Потерять все, что он только хотел получить. Буду очень разочарована, если после этого он не повесится.

Не-нор-маль-на-я!

Смотрю на неё, и только это слово и гудит. Раз за разом повторяется.

– Он не будет этого делать, – тихо произношу, сжимая замерзшие руки в кулаки, – не будет. У него все нормально с головой.

– Да ну, – Юля жутковато улыбается, все так же глядя на меня из-под неровно подстриженной челки, – у каждого человека есть свой предел, Анжела. Рано или поздно ломается любой хребет. А я больные места Никки хорошо знаю. Ты и ребеночек. Ребеночек и ты. Он даже из-за меня так переживал, места себе не находил. А уж ты… Та, из-за которой он спать нормально не мог, все подпрыгивал, как там Анжелочка, в больнице, как ей там спится, нормально ли кормят.

Так мерзко передразнивает – становится тошно. Или это из-за отчетливой злобы, проступившей наконец на манерном сладком личике нашей бывшей медсестрички.