— Мисс Оливия, — позвала она чуть громче, но все же не выходя за рамки правил, установленных в пансионе благородных девиц.

Я прошла за ней в изящно обставленную гостиную. Мне приходилось видеть фотографии номеров люкс в парижском «Plaza А^ёпёе», и теперь у меня создалось впечатление, будто я вошла в один из них. В дверях спальни появилась мама. Не говоря больше ни слова, эскорт удалился, и мы с мамой посмотрели друг на друга.

Все те бурные эмоции, что не давали мне покоя последнюю неделю, когда мама нашла убежище в квартире Эллиотта, вновь нахлынули с новой силой. Чувство вины. Горечи. Злости. Потом они все отступили, и осталась только любовь. В ее красивых глазах читалось горе. Она смотрела на меня неуверенно, словно не зная, чего ожидать.

Я подошла и обняла маму.

— Прости, — сказала я.— Я очень виновата. Сколько бы я себе ни повторяла: «Зачем только я взялась за поиски Мака», этим делу не поможешь. Знай, я бы отдала жизнь, чтобы повернуть время вспять, но это невозможно.

Она начала перебирать пряди моих волос, как делала еще в детстве, когда я расстраивалась. Ее ласковые движения успокаивали, и я поняла, что она наконец-то примирилась с моим поступком.

— Каролин, мы доведем дело до конца, — сказала она, — Каков бы ни был результат. Если Мак натворил все то, в чем его обвиняют, то хотя бы в одном я абсолютно уверена. Он не в своем уме.

— Насколько тебя ввели в курс дела? — поинтересовалась я.

— Думаю, полностью. Вчера я сказала доктору Абрамсу, моему психиатру, что не желаю больше находиться в неведении. Я могу выписаться отсюда в любой момент, но я бы предпочла узнать все, что мне полагается знать, здесь, где я могу обговорить это с ним.

Передо мной была прежняя мама, которая, как я считала, потеряна навсегда, та самая мама, которая поддерживала отца после исчезновения Мака, та самая мама, чья первая мысль была обо мне, когда она узнала о гибели отца 11 сентября. Я училась тогда на предпоследнем курсе Колумбийского университета и случайно осталась дома с ночевкой. Я все еще спала, когда ударил первый самолет. Мама в ужасе наблюдала за происходящим по телевизору. Одна. Офис отца располагался на сто третьем этаже Северной башни, в которую пришелся первый удар. Она попробовала дозвониться до него, и ей это удалось. «Лив, под нами пожар, — сказал он.— Думаю, мы не сможем отсюда выбраться».

Связь оборвалась, а через несколько минут мама увидела, как башня рухнула. Она не стала меня будить. Я сама проснулась минут через сорок пять. Открыв глаза, увидела ее плачущую в моей комнате. Она обняла меня и не выпускала из рук, пока рассказывала, что произошло.

Вот такой была моя мама до того, как ежегодные звонки Мака в День матери не начали разрывать ее на части.

— Мам, если тебе здесь хорошо, я бы хотела, чтобы ты осталась в санатории подольше, — сказала я.— Тебе не стоит возвращаться на Саттон-плейс сейчас, а если репортеры пронюхают, что ты вернулась на квартиру Эллиотта, то станут подкарауливать тебя и гам.

— Я понимаю, Каролин, но как же ты? Я знаю, ты не захочешь переехать сюда, но нет ли другого места, где ты могла бы от них скрыться?

Можно убежать, но нельзя спрятаться, подумала я.

— Мама, я думаю, мне необходимо оставаться на виду, — ответила я.— Потому что до тех пор, пока у нас не появится неопровержимое доказательство обратного, я собираюсь верить и заявлять публично, что Мак невиновен.

— Точно так поступил бы твой отец.— Теперь мама по-настоящему улыбнулась, — Давай присядем. Хотелось бы выпить по коктейлю, но здесь это не принято.— Она взглянула на меня с легкой тревогой.— Ты знаешь, что Эллиотт собирался приехать?

— Да. Жду его с нетерпением.

— Он был для меня как скала.

Признаюсь, я почувствовала укол ревности, хотя тут же в этом раскаялась. Эллиотт действительно был надежным, как скала. Две недели назад мама называла меня своей опорой и поддержкой. Чувство вины сразу улетучилось, когда я подумала, что Эллиотт, возможно, собирается объявить нам о своем намерении отгородиться от наших проблем. Я припомнила слова Джеки: «Для людей вроде Эллиотта очень много значат внешние приличия».

Но когда он приехал, все мои страхи рассеялись. Он не только не собирался отказаться от нас, а наоборот, самым официальным образом попросил моего благословения на его брак с мамой. Как мило. Он сел с Мамой на диван и обратился ко мне с серьезным видом.

— Каролин, полагаю, ты знаешь, что я всю жизнь люблю твою маму, — сказал он.— Я всегда считал ее яркой звездой, до которой мне не дотянуться. Но теперь я способен предложить ей защиту как супруг в очень непростой для нее период.

Я понимала, что следует его предостеречь.

— Эллиотт, если Мак вдруг окажется перед судом в качестве серийного убийцы, ты должен сознавать, какую ужасную огласку получит это дело. Клиенты крупного калибра, вероятно, будут недовольны, что имя их финансового советника то и дело мелькает в желтой прессе.

Эллиотт посмотрел на маму, потом снова на меня и сказал, весело сверкнув глазами:

— Каролин, то же самое, слово в слово, сказала мне твоя мать. Могу тебе пообещать следующее: я скорее пошлю всех своих важных клиентов к чертям, чем откажусь хотя бы от одного дня рядом с твоей мамой.

Мы поужинали в одной из отдельных столовых. Это было скромное празднование, овеянное грустью. Я согласилась с их планом пожениться как можно скорее и как можно тише. В тот вечер я ехала домой, радуясь за маму и, в то же время, испытывая странное чувство, что Мак пытается связаться со мной. Я буквально ощущала его присутствие в машине. Отчего?

На Саттон-плейс вновь не оказалось ни одного репортера. Я пошла в спальню и включила одиннадцатичасовые новости. Показали кусочек из моего заявления прессе. Говорила я резко и ершисто. К этому часу просочился слух, или ему позволили просочиться, что Лизи назвала Мака как своего похитителя.

Я выключила телевизор. Любовь или деньги, подумала я, закрывая глаза. Две самые распространенные причины, по мнению Лукаса Ривза, большинства преступлений. Любовь или деньги. Или недостаток любви, как в случае с Маком.

В три часа ночи я услышала сигнал домофона. Вскочив с кровати, сбежала вниз, чтобы ответить. Это оказался консьерж.

— Простите, мисс Маккензи, — сказал он, — Но только что кто-то передал швейцару записку со словами, что вы должны получить ее немедленно, — это вопрос жизни и смерти.

Он запнулся, а потом сказал:

— При всей этой шумихе, возможно, кто-то решил сыграть злую шутку, хотя...

— Пришлите записку ко мне, — перебила я, не дав ему договорить.

Я стояла в дверях и ждала, пока Мануэль пройдет по коридору и передаст мне простой белый конверт. Записка, лежавшая в нем, была написана от руки на хорошей бумаге без логотипов.

Она гласила: «Каролин, записку передаст посыльный, так как твой телефон, возможно, прослушивается. Только что позвонил Мак. Он хочет видеть нас обоих. Он ждет на углу Сто четвертой улицы и Риверсайд-драйв. Встретимся там. Эллиотт».